Атланты - Жорж Бордонов

Наконец Гальдар поднялся. Он облокотился на перила, и Ош поспешил последовать его примеру. Позади них слуги все так же бесшумно убирали посуду. Винтовая лестница в два оборота вела в сад, где возвышались темные пирамиды кипарисов и самшитовые деревья, которым искусные ножницы садовников придали коническую форму. Пламя светильников отражалось в воде бассейнов, бледные очертания статуй, не то каменных, не то из металла, просвечивали сквозь сплетение ветвей. Вдоль балюстрады медленно прохаживались часовые: острия их пик и шлемы то здесь, то там выступали из тьмы. Над ними бесчисленные, словно звезды, вспыхивали во мраке огни великого города, вычерчивая расплывчатые кольца островов, окружавших дворец, и потом опускаясь к морю беспрерывными соединяющимися линиями. Самые яркие огни светились вдоль дозорного пути, на вершинах башен и при входе в гавань. Блестящие точки играли в водах канала, рассыпались, тысячами искр и снова выкладывали свою пеструю мозаику. Лунная дорожка на море вздрагивала и разбрасывала свои матовые блики, а вдалеке блуждали едва различимые сигнальные огни кораблей, пришедших в Посейдонис к вечеру и ожидающих восхода.

— Если бы я не знал тебя, — промолвил Ош, — я мог бы подумать, что ты вернулся наконец после долгих странствий к родному очагу, к своим близким. Глядя на тебя, я сказал бы, что ты предался воспоминаниям, прежде чем возвращаться к привычным занятиям. Почему ты молчишь?

— Если у человека есть душа, он везде дома.

— Странный ответ. Впрочем, со вчерашнего дня произошло слишком много странного…

Он обернулся, как оборачивался обычно, чтобы взглянуть, не подслушивает ли их укрывшийся в коридоре надсмотрщик или кто-нибудь еще из команды.

— Кто ты, Гальдар? — спросил он, понижая голос. — Кто ты на самом деле? Не царственная ли кровь течет в твоих жилах? Скажи, ты сын его брата? Или плод тайной любви какой-нибудь принцессы, ушедшей в мир иной? Незаконнорожденное дитя?

— Дружба не требует равенства. Или она есть, или ее нет. Она не выбирает между добром и злом, между прошлым и будущим.

— Но она не может и без доверия, без взаимного доверия.

— Хорошо, я скажу тебе, кто я действительно, но потом, когда Нод решит нашу участь. Оставайся моим другом, ибо только это имеет значение.

Заметив, как Ош вздохнул, он добавил более резко:

— Ах, успокойся! Я ничего общего с ними не имею. Никакие родственные узы, ни одна-единственная капля крови нас не соединяет. Неужели ты обратил внимание на их смугловатую кожу и вьющиеся волосы?

— Кто заставил тебя после того, как умер Аркос, оставаться еще возле Доримаса, когда он корчился на своих носилках?

— Жалость.

— А куда девалась твоя ненависть?

— Перестань допрашивать меня!

— Ладно, ладно. Но советую тебе отдохнуть. Неизвестно, что может случиться завтра…

— Да, я знаю…

— Только день назад мы держали в руках весла. Ты устал?

— Нет, совершенно не устал.

— Ты все так же силен даже здесь, в этом осином гнезде, где любой неверный шаг означает смерть…

— Ложись спать.

— Я ни разу еще не спал на кровати.

— Попробуешь этому научиться.

Камешки опять скрипнули под сандалиями старика. Он вернулся:

— Интересно, что сталось с нашими товарищами? Что они делают сейчас?

— Спят, может быть.

— Я вспоминал о них. Я подумал… наверное, им приготовили угощение прямо на борту галеры… С изысканными блюдами из мяса, и вино, наверное, льется рекой… Как ты думаешь?

— Мне кажется, они все это заслужили.

— А солдаты отпущены на берег и теперь пируют вместе с офицерами у великого жреца. Тебя это не настораживает?

— Постарайся только не расспрашивать о них слуг и стражу! Пойми же, в конце концов, за нами наблюдают! И будут наблюдать до тех пор, пока Ноду не придет в голову отдать какое-нибудь новое приказание.

— Я сбегу отсюда… Бежим вместе. Заклинаю, умоляю тебя, бежим… Пока еще есть время…

— Что означают твои слова?

— Ты напоминаешь мне море. Твоя сила, твоя незапятнанная гордость, твоя безмятежность, которую ничто не в силах омрачить, даже эта головокружительная перемена в твоей судьбе… Ах! Милый Гальдар, ты и впрямь похож на море, ты как седой океан!

— Мне не хватает только его шквалов.

— Пока он спит, но как знать, не покажет ли вскоре это спокойствие, какие бури скрываются в его недрах?

— Ош, спокойной ночи.

Гальдар подождал, пока Ош скроется, и не спеша, в рассеянности спустился в сад. Ему хотелось, чтобы эта вечерняя свежесть обняла его. Ему тоже не хватало живительного дыхания моря, он просто не желал сознаться в этом. Он припомнил, что говорил ему его друг, и упрекнул себя за излишнюю резкость. Противоречивые чувства обуревали его. Он искал одиночества, но к его желанию примешивалось какое-то смутное беспокойство, которое, впрочем, вряд ли можно было объяснить. Еще недавно столь необходимое ему внимание Оша теперь тяготило его. И эти новые ощущения, взволновавшие его душу, походили, быть может, на первый порыв ветра перед грозой, когда небеса вдруг темнеют и странный запах горячего металла наполняет легкие. Все еще, кажется, спокойно, но листья деревьев и травы, растущие возле их корней, птицы небесные и животные, обитающие на земле или в ее глубинах, пресмыкающиеся, рыбы, выскакивающие из воды, распрямляя вдруг свои гибкие хребты, и насекомые с дрожащими крылышками — все они ЗНАЮТ уже о том, что будет, и томятся каким-то неясным предчувствием. Это ощущение не покидало его, каждую клеточку его тела. Это был не страх, а, скорее, жгучее любопытство, хотя он сразу заметил в лице Нода инстинктивную ненависть к себе, и к этой враждебности примешивалось еще что-то нечеловеческое, какое-то болезненное пристрастие к крови, к виду мучений и смерти. Но Гальдар не испытывал страха. Он не думал о непрочности своего положения, странная радость, которую не смогла омрачить даже страшная гибель старого Аркоса, заглушила, вытеснила чувство опасности. Эта радость казалась ему ненужной, почти чудовищной, но у него не было сил раскаяться в этом, как, впрочем, и гордиться ею.

Размышляя в одиночестве, наслаждаясь нежным дыханием ночи, он снял тунику, чтобы всем телом впитывать ее прохладу: ему все еще было жарко. Облокотившись о балюстраду, он рассматривал затейливую вязь улочек и каналов, где двигались играющие тени, сливающиеся вдали в единый узор. Он удивлялся, что не чувствует отвращения к этой возбужденно гудящей толпе, скорее, просто добродушное безразличие, словно сам он сделался вдруг соучастником этого веселого заговора или его снисходительным судьей и будто недоумевал, можно ли посвящать ночь чему-то, кроме попоек и сладострастия. Он даже рассмеялся легким смехом, заметив четырех типов, схвативших отчаянно размахивающую руками и ногами девушку посреди улицы, полной прохожих, слишком занятых собой, чтобы вмешиваться. Он не узнавал себя; исследуя свою душу, он увидел вместо всего, к чему он привык, какого-то незнакомца, которым он, быть может, всегда и был или хотел стать. «Какой яд вдыхают здесь люди вместе с воздухом?» — подумал Гальдар.

Снова хрустнули мелкие белые камешки, которыми была усыпана дорога. Он подумал, что старик Ош, наверное, так и не смог заснуть, обуреваемый мыслями. Но его обостренная интуиция, свойственная, видимо, не одним только надсмотрщикам, говорила ему о присутствии кого-то другого. Шаги были легкие. Он узнал, понял, кому принадлежит этот запах, доносившийся из-за олеандровых деревьев! Сердце его забилось так сильно, будто он долго бежал или орудовал тяжелым веслом. Эта тайная радость, что уже горела в нем, вдруг вспыхнула, словно пламя, которое раздувает ветер, и оно потрескивает, становится голубоватым, кружится в вихре и жадно лижет головешки, то взметая языки ввысь, то завивая их в причудливые спирали.

Он увидел, как одинокая тень мелькнула на черной глади бассейна. Она была похожа на те мимолетные, неуловимые призраки, напоминающие человеческие сны и исчезающие бесследно, не оставляя воспоминаний, призраки, которые можно назвать разве что мечтой — слишком они скоротечны и недосягаемы. За этой зыбкой тенью летел полупрозрачный шлейф легкой ткани, и его струящиеся очертания только усиливали волшебную картину. Он не мог еще различить лица, но это было и не нужно! Он знал, кто была его ночная гостья, он ждал ее, без нетерпения, но и без недовольства, просто и спокойно принимая ее явление, впрочем, как и все остальное. Она вступила в полосу света, и он увидел тонкий овал лица, пышные волосы, маленький лоб, на котором матово переливался жемчуг, огромные глаза и приподнятые к вискам брови, стройное, гибкое тело, светившееся сквозь легкую ткань, которая, казалось, не подчинялась земному тяготению, висела в воздухе, словно утренняя дымка, которую уносит весенний бриз… Платье удерживала только застежка на левом плече и пояс с узорчатой пряжкой. Чувствуя, что он смотрит на нее, оценивает ее своим взглядом, она двигалась с изысканной медлительностью, сладострастно покачивая бедрами. И вот наконец остановилась возле него, любуясь, запрокинув голову, его мощным телом. Теплая волна желания охватила ее лоно, бесшумно и мягко коснулась груди, разожгла щеки и стеснила дыхание. Она дарила свои ночи многим, кое-кого она даже любила, но никогда не помнила их лиц; эти люди были всего лишь средством ее наслаждения. Ни разу еще она не испытывала такого мучительного влечения, никогда ее щеки не горели таким огнем и неведомая сила никогда так не сдавливала грудь. Она едва стояла на ногах.