Соседки - Сергей Никшич

– Ты в самом деле меня не узнаешь? – спросил он служанку.

Но та бросилась ему в ноги, не осмеливаясь поднять хорошенькое личико, и жалобно запричитала:

– Ну как же может ваша раба не узнать своего господина! Не запирайте меня в холодном погребе, потому что тогда моя больная мать погибнет от голода и холода! Я ни в чем не виновата, Ваше Величество!

Леопольд приподнял ее за дрожащие плечи, посмотрел ей пристально в лицо, но его вид вызывал у нее скорее панический ужас, чем какие-либо другие чувства. И он больше не стал ни о чем ее спрашивать, только попросил ее прийти к нему на следующий день да сунул ей в руку несколько монет, которые нашел у себя в кармане. Леопольду было грустно, что никто из бывших сельчан его не узнает. Он оказался совсем один. Даже Галочка, красавица и умница, душа которой светится сквозь телесную оболочку и освещает ее лицо, особенно тогда, когда она улыбается, не узнала его.

«Может быть, подлый Тоскливец что-то помнит?» – подумал Леопольд и приказал камердинеру позвать секретаря со шрамами на лице и с половиной левого уха, которую он изо всех сил пытался скрыть под беретом с пером, натянутым на голову.

– Фаусто сейчас придет, Ваше Величество, – заверил его камердинер и исчез за дверью, бросившись исполнять приказ, но прошло не менее трех четвертей часа, прежде чем изогнутая, как арка, спина Тоскливца, на которую словно наспех была навинчена голова, показалась в дверном проеме. Василий Петрович как человек, хорошо разбиравшийся в Тоскливце, сразу сообразил по легкому румянцу на его впалых щеках, что тот развлекался чем-то совершенно непотребным, и ласково, чтобы того не испугать, спросил:

– Ну как ты тут, Тоскливец?

Но тот подло притворился, что не понял, и еще более изогнувшись, так что у Леопольда даже возникло подозрение, что спина его или по крайней мере затасканный камзол, в который она была облачена, лопнет, изрек:

– Ваше Величество, ваш верный раб по скудости ума не может понять величие вашей мысли.

Сказав это, Тоскливец расплылся в злорадной ухмылке.

«Не понимает или не хочет понять», – подумал Леопольд, всматриваясь в хорошо ему знакомое лицо. И чтобы проверить, тихо, почти нежно изрек:

– Я прикажу тебя четвертовать.

Глаза Тоскливца отчаянно заблестели, и синюшный румянец растекся по его обличности. Ухмылка исчезла, и на ее месте возникла маска отчаяния.

– Но за что? – взвыл он, бросаясь на колени и обхватывая руками колени своего повелителя.

Голова ничего не успел ему ответить, потому что в крысиной норе показалась обворожительная соседка и стала подавать Фаусто знаки, чтобы тот не задерживался и поспешил к ней.

«Тоскливец спелся с соседками, – подумал Леопольд. – Не к добру».

– Так как тебя зовут на самом деле? – прошипел Леопольд, наклоняясь к Фаусто.

– Фаусто, – ответил Фаусто.

– А прозвище Тоскливец тебе ничего не говорит?

На унылом лице Фаусто появилась гримаса, свидетельствующая, по-видимому, о напряженной работе мозга. Но гора в очередной раз родила мышь, и Фаусто коротко ответил:

– Ничего.

– Вот за это я и прикажу тебя четвертовать.

Фаусто опять взвыл, опять на его лице появилось подобие мысли, но и это усилие ни к чему не привело.

– А что ты делаешь во дворце?

– Я ваш секретарь, если изволите.

«Он опять в этом же качестве, – подумал Леопольд. – Его компания преследует меня, где бы я ни находился. Еще надо разобраться с этим замком. Может быть, мне все это просто снится…»

Он даже пребольно ущипнул себя за щиколотку, а потом опять выглянул в окно – но там виднелись все те же виноградники и все те же усатые молодчики, которые прогуливались по крепостной стене с таким видом, словно в любой момент этот безмятежный пейзаж могла сменить жестокая битва.

– Ладно, убирайся, – сказал Леопольд. – Пусть зайдет придворный поэт. У меня имеется придворный поэт?

– Разумеется, – ответил Фаусто.

И через несколько минут в апартаменты зашел Пиит. Все тот же. Точнее, тот же Пиит, который приставал к горенчанкам в трамвае, но только одет он был в камзол и сорочку с пышными кружевами. Из-под широких коротких штанин, заканчивавшихся чуть ниже колен, торчали затейливые цветастые чулки.

– Ух, ты, – сам себе сказал Голова. – И чем же ты меня увидишь?

Пиит решил удивить своего господина то ли сонетом, то ли чем-то еще в этом же роде. И Леопольд выгнал его взашей и приказал больше никогда Пиита к нему не пускать. Особенно его взбесили следующие строки:

Моя недотрога в замке живет.Она для меня, как мышь для кота,Как для проказливой мыши сыра кусок,Самая строгая из недотрог!И при этом ей невдомек,Что она и для меня, как сыра кусок!И ходит она, как плывет по волнам,И с нею рядом я молчалив,Но от разлуки с нею тоска.И с нею тоска, с нею – лучшей из дам,Что ж о пастушках тогда говорить…

«Может быть, если посадить его на кол в этом замке или устроить ему какой-нибудь дружеский сюрприз в этом же роде, то он перестанет появляться в Горенке?» – думал Василий Петрович. И тут его усталое сердце ужалила холодная, как игла, мыслишка: а где гарантии, что он-то сам опять окажется в Горенке? Может быть, эта фантасмагория навсегда? И присутственное место ему теперь только приснится. И кожаный диван. И холодильник в квартире Галочки, напоминающий рог изобилия.

И Голове отчаянно захотелось домой. В Горенку. К своим. Он еще раз ущипнул себя за щиколотку, но навязчивый замок и его придурковатые обитатели не исчезли. Правда, чуть позже к нему пришла королева и принялась его щекотать. И дощекотала до того, что он почти забыл про Галочку и уже было улегся в кровать под балдахином, но наглая и надоедливая соседка, до половины высунувшись из норы, нежно сообщила ему, что обо всем донесет Галочке, если он позволит себе развлечься с молодой королевой.

– Не обращай внимания на эту дуру, – посоветовала ему королева Стефания, кокетливо смеясь. – Этих крыс у нас хоть пруд пруди. Откуда только берутся? Я прикажу в эту нору залить завтра бочку уксуса, чтобы она не высовывала из нее свою гнусную, дешевую харю. В конце концов, дорогой Леопольд, если у каждой крысы появится собственное мнение, то жить в нашем королевстве станет просто невозможно.

Но настроение уже было испорчено. Василий Петрович думал только о Галочке и о том, что он должен ее спасти, и ему было не до королевы с ее глупостями. И та обиделась и сообщила, что у нее разболелась голова и что ей нужно прогуляться для моциона. И вернулась под утро, которое возвестили одуревшие от ночной скуки петухи. И хотя королева ожидала скандала, Леопольд и слова ей не сказал, потому как Гапка – она всегда Гапка и наговорит ему такого, что у него самого разболится голова и тогда никакой врач не поможет. Ведь пятерчатку в эти времена еще не изобрели. Но оказалось, что его молчание уязвило королеву, и она тут же сообщила ему, что большая часть мужчин, то есть тех, кто для чего-то носит гульфик, на самом деле олени и только милостивые боги сделали так, что рога их никому не видны, потому что тогда они, как это им свойственно, принялись бы бодаться и забодали бы друг друга насмерть, и не осталось бы тогда на лице земли ни одного тоскливого недоноска, и человеческий род тогда бы, к счастью для матери-земли, уставшей от поселившихся на ней двуногих чудовищ, пресекся.