Прокол (сборник) - Валд Фэлсберг

Окно открывается. Сфинктеры на обнаженной коже сидения чуть ослабевают. Киара смело справляется и с экстремальными моментами, и глубокими жизненными падениями. Но на героизм не претендует. Как Мария-Антуанетта — на эшафоте нагой… Ну, нет: так может вырваться для толпы незаслуженное наслаждение!

— Едем без фар?[4]

Проклятье!

— Простите, только что прошла осмотр — видите в стекле? Так случается, когда отдаешь руль чужому…

Вольво усыпляет.

— У вас были нарушения в течение последнего года? — полисмен придирчиво пялится на Киару.

— Увы… — она не дышит.

— Мне придется составить вам протокол. Обождите! — полицейский немногословен: идет дождь.

Оставшись одна, Киара надушивается, перекусывает жевачку, одергивает край платья, поправляет через ткань соски и открывает окна. Пульс чуточку унимается. Если за скорость — он даже не разбежался бы. Но нет пощады нам: Антуанеттам и другим убийцам, хоть даже лишь за рулем, хоть нагим…

Ее нахождение здесь в помеху всем — что полицейских, как правило, не интересует. Киара показывает маневр и трогается, глядя в зеркало. Они не реагируют. Тропинкой за кустами она возвращается к трафарированной машине.

Капли брызжут на сидения. Киара второпях закрывает окна: инспектор идет усесться к ней рядом. Крепкий парень с проседью, моложе, чем выглядит. Киара тайком смахивает капли с сиденья платком.

Полицейский возвращает документы.

— Вам надо будет заплатить пять лат…

Киара хватается за кошелек.

— …нет, не здесь — в банке. Тут подпишите…

Киара молча берет ручку,

— …и еще у меня такой вопрос…

— Да?

— …я почувствовал…

— Да!

— …аромат…

— Стакан шампанского. На работе. Не отрицаю.

Смешно, конечно: у полицейского в теплой плащекуртке уж не будет сомнений, что проницаемое микроплатье — с бурной ночи солнечного вчера.

— У нас в машине аппарат…

— Думаю, у меня полпромили наберется, — Киара чувствует, как пылают ее щеки: скорее, полторы.[5] — Как скажете, так и будет, — она открывает кошелек.

— Нет, нет, так не будет, как вы сейчас…

— Будет, как вы скажете, — Киара во весь блеск поворачивает грудь к смущенному мужчине, — я никогда никого не обидела, никогда своего нарушения не отрицала…

— Киара, — он продолжает фамильярно, в стиле полицейских и врачей, — я понимаю, вы ездите уже пятнадцать лет, и потерять права нынче…

— …двадцать пять, — она перебивает.

— С рождения? — мужчина улыбается.

— Спасибо, вы джентльмен, — Киара жужжит и застенчиво опускает глаза, — но вы видели мои права: нет, со второго класса — в картинге…

— Увы, такое нарушение…

— Я единственный кормилец двоим детям…

— Он не был джентльменом, — полицеский бестактно шутит.

— Он умер.

Неловкая пауза.

— К сожалению…

— …и это наши кредитки, — она раскрывает золотой веер, — без прав у нас их больше не… Телевидения у меня с собой нет, как скажете, так будет, увезу, привезу…

— Маленькие, или уже в школу?

— Дочь — в переходном возрасте: я была прыткой. Как скажете…

— …и остаетесь до сих пор. Нет, я не скажу, мне придется попросить вас пройти в нашу машину…

Замедленным движением, как муху не спугивая, Киара раскапывает в двери старый стояночный талон и пишет: «100».

— Хорошо, — говорит инспектор.

— Едем! Где здесь ближайший банкомат?

— Я не знаю, — он возвращает Киаре права и техпаспорт. — Едьте! Едьте осторожно!

«Однажды это должно было случиться», Киара корит себя, ища банкомат. «Пора этому ставить конец. Точно пора!»

Минут десять спустя она возвращается. Сразу же рядом инспектор. Возле рычага передач — гладкая столатовка.

— Киара, — полицейский осторожненько кладет ладонь на ее шибкую ногу, способную тяжко настигнуть опрометчивого, — ты, видимо, ежедневно ездишь на работу…

— …и по работе…

— …у тебя положение в обществе и ответственная должность… — он по-отцовски взирает на Киару и фамильярно похлопывает по беззащитной ляжке. — Ты понимаешь, что, потеряв права…

— …я за бортом, — Киара покорно признает, — я все понимаю.

— Ты далеко живешь?

— Тут рядышком.

— Доедешь сама до дома?

— Не беспокойтесь обо мне! — Киара бережно отшелушивает непрошенные пальцы от своей дрожащей в напряжении наготы и невзначай помещает на банкноту. — Я и впрямь знаю, что делаю.

Полицейский сжимает ладонь.

— Я вам от всего сердца советую: да будет это последний раз…

— …обещаю! Вы были мне первым. И останетесь единственным.

Он молча надевает шляпу и выходит в дождь.

Деньги помяты.

Вдруг раздается звонок.

— Мам, ты будешь дома вечером?

— И?

— А ты не можешь не быть?

Киара выдерживает паузу.

— Maм! Лэмберг ведь тебя всегда ждет! Мы тут все приберем, обещаю…

Если упала, немедленно забирайся обратно! Байк, лыжи, конь — все равно: упав, встань, встань сразу — и езжай снова, только не падай!

Киара переоделась. Разрез длинной юбки не скрывает ни стринги, ни подвязку. Чулки в сетку ничего не скрывают. Блузка не скрывает, что у нее есть, что скрывать.

Шоссе сегодня вечером полно и солнце — в глаза. Киара опаздывает. Но до педалей не дотрагивается.

«Терминал безопасен», Айвар утверждает, «чтоб произошла катастрофа, в системе должно возникнуть два сбоя одновременно. Одну неполадку система компенсирует.»

Киара — система надежная. Только человеческий фактор: посторонний у пульта управления…

Вольво тупо катится круизом — девяносто девять. Звучит Шопен. Киара рулит одним пальцем, панель излучает пастель, мотора нет, ветра нет… Вольво усыпляет…

Стоп! — Киара встряхивается. Правильная скорость убивает. А двойную неполадку нельзя. Усугубить уже имеющуюся — это можно…

Она останавливается у бара и заказывает кофе с символичным коньячком.

Опять вольво.[6] Но обретенный эффект скоро угаснет. Впереди — непривычно долгая привычная дорога. Нужен раздражитель похлеще.

На обочине протягивает руку стройный мóлодец со спортивной сумкой… Ха, одежда у нее впопад. И настроение… Остановиться, подобрать, поболтать, увлечься, рука под юбку, пальцы меж чулков, губы на груди, поворот в лес, страсть и хмель…

«Фу!» Не только из-за Айвара. Идеальный попутчик молчит и не воняет. Но для страсти этого мало.

Один однажды покушался. Опрометчиво. При ста шестидесяти в извилистом одиночестве ночного леса. На шибкую ногу. Что его тяжко настигла — коленом прямо в похотливо наклоненную рожу. Потом Киара, вплоть до залитой светом заправки не меняя скорость, впервые в жизни отчаянно ждала появления синих мигалок навстречу, в кустах или в зеркале. Такая, которой в данный момент очень надо, — значит зря.

Ах, да, сегодня же еще один. Ну, пусть: он откупился. Киара сегодня шлюха! А в сумке — наряд на завтра. Когда будет не выглядеть, не чувствовать — и не быть.

Она врубает обогрев сидений на полную катушку и выжидает пару минут. Потом изящным движением откидывает юбку, спускает кружевной лоскуток, сцепляет его со шпилек — и щеками и губами прилинает к горячей коже обнаженного сидения. Внизу живота поселяется тоска, сфинктеры ослабевают. И отпечаток нежеланной ладони на бедре тоже душу не поддался: до Айвара надо отполировать. Она отстегивает правый чулок…

Киара рулит одним пальцем. Вся остальная она принадлежит ей.

Вольво возбуждает…

Последний Прокол Протокола

, и цунами сомкнулось жгутом над новым дном Атлантики, выбросив в стратосферу миллионы тонн слезосоленой воды, после чего избранный бадарский народ, так никогда и не узнав о святой деве, жертва которой окропила их в люди, за краткий срок создал Египет с его доселе неразгаданными, ибо человеческому уму непостижимыми, загадками, прежде чем кионы нашли параллельный мир еще первозданнее, прекраснее и намного разумнее, оставив неблагодарных варваров на произвол нашей судьбы.

Ее звали Мерита — по накладной. Одно из редких имен египтянок, приятно звучащее для атлантских ушей. «Благо, не Хаквикахь, Мукарама или Рамла», я подумал и тут же ухмыльнулся нелепости этой мысли. Печальной ухмылкой.

Ее стан был хрупок как папирусный стебелек. Гладкая, смуглая, глянцевая кожа блистала слюдяными жемчужинками в разломе гранита. Шелковистый висок, верхнюю губу и предплечья покрывали едва заметные черные волоски, не выцветающие ни под каким солнцем — в отличие от рыжеватого пуха атланток. Черные волосы ложились на плечи плавными волнами, не кудрями как у большинства египтянок. Ее грудь, повседневно обнаженная, как подобает египтянке, была огрублена ветром, со следами давних царапин, не нежна и береженна, как белые, не тронутые солнцем и ветром, утаенные от атлантских глаз вожделенные округлости атланток с алыми сосками. Дикая, и тем более вожделенная. Страшаще красивая, еще не зрелая, в бутоне, ввысь упругая словно термитные гнезда, впадину между которыми покрывал черный пушок. А у затемненного подножья кончиков груди прорастали отдельные волосинки подлиннее, что меня чем отталкивало, тем вдвойне притягивало…