Крепостной Пушкина 2 - Ираклий Берг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ничего, — сказал я себе, — это временная слабость. Пройдёт. Человек ко всему привыкает и живёт в любых условиях. Нечего ныть и жаловаться. Могло быть много хуже. Хоть в мужика попал, а не Наталью Гончарову, например. Во была бы ситуация. Или в собаку. Или просто умер. Нельзя раскисать».
— Жениться тебе надо, сын Афанасиевич.
— Вы сговорились, Александр Сергеевич?
— С кем? Ничуть. По тебе всё видно, я все-таки разбираюсь в людях. Тоскуешь. Это, Стёпушка, оттого, что жены у тебя нет.
— Вам виднее. — вежливо заметил я.
— И не возьмёшь ведь крестьянку, ясное дело. Куда такому молодцу баба деревенская. Тебе подавай нечто особенное. Да, задачка.
Я так же вежливо промолчал. Приехав и поднявшись в квартиру Пушкиных, мы увидели что-то напоминающее растревоженный улей. Прислуга, чья численность утроилась по сравнению с осенью, изо всех сил изображала бурную деятельность. Всё эти Марфы и Параши с Иванами хлопотливо носили мебель, картины, вазы, мыли полы, покрикивали друг на друга, толкались.
— Готовитесь к параду, Александр Сергеевич? Командовать которым будете вы?
— Да, что-то в этом роде. — с нотками смущения отозвался Пушкин.
Наталья Николаевна встретила нас с присущим ей жизнелюбием. Каким-то образом она прекрасно ориентировалась в творившемся кругом хаосе, твёрдо указывая что и куда нести, что кому делать и выглядела очень довольной. Решив, что от добра добра не ищут, мы прошли в кабинет Пушкина. Там он показал мне записку, полученную вместе с шампанским.
— Это не мой почерк, — вынес я вердикт, хорошенько рассмотрев бумагу, — и стилистика не моя. Странно, что такой человек как вы не понял это сразу.
— Да, текст показался странным.
— Только показался? «Уважаемый Герой России и Спаситель Императора, ваш ничтожный холоп спешит сложить к вашим ногам это презренное вино, дабы вы имели достойную вас возможность напоить им тех кто покажется вам достоин поздравить вас с повышением», — прочёл я начало вслух. — какое-то издевательство, а не письмо.
— Гхм.
— Нет, действительно черт знает что. Как вы могли допустить, что подобное могло выйти из-под моего пера?
Пушкин смутился ещё больше.
— Не обижайся, Степан.
— Не обижаюсь, просто недоумеваю. Как?
— Подумал, что ты так шутишь, — развёл руками поэт, — разве это невозможно? Ты ведь все время шутишь, Степан, отчего бы и не подумать?
— Бумага плохая. Дешёвая. Нет, я не мог послать вам такое, Александр Сергеевич. Никак не мог. Но кто же тогда? Позволите осмотреть вино?
Пришлось Пушкину оторвать двух «дармоедов» лакеев от их бурной деятельности, и вот уже через несколько минут они внесли ящики.
— Знаете, господин статский советник, это не шампанское. Этикетки приклеены криво и плохо.
— Вижу.
— Я не знаток игристых вин, как и вин в целом, но, что в шампанском не должно быть осадка — знаю. А в этих бутылках он есть.
— И это верно, Степан.
— Так как же вы могли подумать, что…
— Потому и зашёл к тебе, — развёл руками поэт, — сказать, что шутка неудачная. Но если это не ты, тогда не знаю. Как проверить вино на яд?
— Вы все-таки допускаете?
— Странно как-то. Если это шутка, то наивная. Ни один человек из общества не признает в этом напитке шампанское уже по внешнему виду.
— Давайте рассуждать логически. — предложил я. — Допустим, что некто вздумал пошутить. По каким-то ему известным причинам, он решает прикрыться мною. Этот некто плохо знает меня, вернее, не знает вовсе. Но слышал. Или видел, но в состоянии когда я не смог произвести достаточно комплиментарное впечатление. В глазах этого некто, я — возомнивший о себе холоп. Не ухмыляйтесь, Александр Сергеевич, именно так. Этим можно объяснить странности. Мужик изображающий из себя человека благородного — смешон, или должен быть смешон. Вчера водку из корыта хлестал, а сегодня вина ему подавай, да подороже. Ему и подали. Продали бурду под видом элитного вина. Дурак и не заметил.
— Предположим. Что из этого следует?
— Могу только догадываться. Записка, столь странная, видимо тоже несёт собою роль элемента подтверждения того, что писана холопской рукой. На что рассчитывал отправитель, вот в чем вопрос.
— Каковы твои версии?
— Их много, ваше высокородие. Основных четыре. Мне их озвучить?
— Разумеется!
— Извольте. Первая. Отправитель человек благородный, избыточно благородный, я бы сказал. Отчего он допустил столько промахов. Но цель его — шутка. Возможно, злая шутка. Вы примете за чистую монету и вспылите. Не успели дать человеку свободу, как он вздумал потешаться над вами! Посади свинью за стол, она и ноги на стол.
— Но этот холоп о себе возомнивший, говоря твоими словами, старался в меру сил. За что же на него серчать?
— Пусть. Но если нашему таинственному отправителю известно больше? Он явно не беден, судя по бутылкам и упаковке. Они оригинальные. Что если он рассчитывал на вашу мысль о зависти. Что вы решите, будто я съедаем жадностью и злобой к вашим…хмм… подвигам. И тогда это уже не шутка, а вторая версия. Покушение на убийство. Да-да, дорогой Александр Сергеевич, убийство, которое легко свалить на меня. Мы с вами Моцарт и Сальери нижегородского разлива. Трагедия и фарс в одном бокале.
— В тебе гибнет драматург, Стёпушка.
— Я реалист. С каких это пор вы решили, что покушений на вас больше не будет? Здесь идеальное прикрытие. Охамевший мужик травит барина. Можно сочинить пьесу и продавать её за деньги.
— Каким образом? Я ведь сразу увижу, что это не шампанское.
— Но вы могли попробовать их любопытства. Допустим, вы не рассердился, а рассмеялись. И вам стало интересно, чем же подменили вино. Для полноты анекдота это стоит знать. И вот вы открываете и пробуете. И умираете в страшных мучениях. Прошу простить, но вы сами назвали меня драматургом, значит погибнете не сразу, а на руках безутешных друзей и родных. Скандал на всю Россию!
— Каков третий вариант? — Пушкин мрачнел все сильнее, видно было, что он сам тревожится всерьёз.
— Это послал действительно мужик. Или купец. Из моих конкурентов и завистников.
— Ну уж!
— Вы зря недооцениваете изобретательность податного сословия. Сказать вам правду — она очень коварна. Вам покажется глупым, но вполне может статься, что целью удара являетесь не вы, а я. А вы — подвернувшаяся удобная жертва. Здесь, правда, неясно,
