Зеленые двери Земли - Вячеслав Назаров

— Безусловно. Их метод мышления близок к древнеиндусской музыке, вернее, к «сангиту» — таким термином обозначают у нас единство пения, инструментальной музыки и линейно-цветового движения танца. Вот вы говорили — в музыке нельзя передать конкретный образ. У нас в Индии вас бы засмеяли. Наша древняя музыка сугубо конкретна, даже слишком. Древние произведения делятся на большие и малые «рачи» — нечто вроде музыкальных иероглифов, описывающих предметы и события. Но каждую «рачу» тем не менее можно исполнять по-разному, толковать ее в своем ключе, добавлять или изменять детали. Таким образом, каждый раз индус видит в исполняемом произведении не условные, а конкретные факты и вещи… Впрочем, европейцу это трудно объяснить…

— Дельфину легче?

И опять Кришан не понял иронии.

— Да, дельфину легче. Они мыслят сходными цветолинейными музыкальными иероглифами. Такие иероглифы можно записать нотами, составить словарь понятий не только простейших, но и очень сложных, даже фантастических с точки зрения человека… Моя мечта — написать с помощью Уисса «Подводные веды» — исторический эпос жизни океана… Это будет открытие второй Земли — цивилизации гениальных музыкантов! Это будет революция в музыке!

И Кришан с удвоенной силой принялся разгибать сухие длинные пальцы, словно акробат, готовящийся к смертельному номеру.

Карагодский кивнул вежливому индусу, который заторопился к электрооргану, и снова остался в одиночестве.

— Итак, товарищи. — Голос у Пана внезапно охрип. — Мы начинаем наш первый опыт по расшифровке тайн дельфиньей цивилизации. Путь наш к сегодняшнему дню был долог и нелегок… Но день сегодня ясный! Мы должны видеть то, чего не видел еще ни один человек на Земле… Впрочем, возможно, все будет проще… Ну что там… Мы верим в тебя, Уисс!

Кришан опустил пальцы на клавиши, раздался резкий пересвист, оборвавшийся почти сразу, — и ничего больше, хотя пальцы композитора продолжали нажимать черно-белые плашки. И точно ватой заложило уши.

«Ультразвук, — сообразил Карагодский. — Музыка передается Уиссу в ультразвуковом диапазоне».

Пан потянул Карагодского за рукав:

— Сюда, Вениамин Лазаревич, сюда поближе, на этот стульчик.

Над пультами раскрылись веера экранов. Карагодский и Пан уселись около двух центральных, отливающих туманной зеленью. Посерьезнел над видеомагнитофоном даже разбитной Толя. Нина сидела чуть впереди, и перед ней рубиновой россыпью горел овал голографической проекции.

Кришан надел наушники. Его смуглый лоб блестел, индус вслушивался во что-то, доступное ему одному. Немного помедлив, импровизировал ответ, и ритм неслышимого разговора соответствовал ритму прибоя, бьющего в скалистые стены острова.

— Следите за экранами… Кстати, вы заметили на голове Уисса телепередатчики? Такую маленькую красную коробочку? Нет? Ну ничего… Здесь, на левом экране, мы увидим все, что увидел бы человек на месте Уисса с помощью телепередатчика. А на правом — то, что видит Уисс…

— Каким образом?

— Разве Кришан не объяснил вам? Ультразвуковой преобразователь плюс цветомузыкальная приставка плюс визуальный вход-выход ЭВМ… В ЭВМ словарь образов-понятий, чтобы Уисс мог не только показывать, но и комментировать увиденное…

— Фильм с комментариями?

— По-видимому. Я знаю не больше вашего. Уисс обещал показать историю дельфиньей расы или что-то в этом роде. А как — я не знаю.

— Солидный ответ солидного ученого…

— Бросьте вы, Карагодский. Смотрите лучше.

Уисс, вероятно, плыл по поверхности, и пока изображения на обоих экранах мало различались, если не считать того, что дымчато-голубое небо в подпалинах облаков на правом экране было неестественно выпукло и заключено в темно-синий круг, словно смотришь со дна колодца сквозь сильное увеличительное стекло. Так продолжалось минуты три.

— Откровенно говоря, Иван Сергеевич, меня мучает еще один каверзный вопросик — «зачем ума искать и ездить так далеко», как говаривал Грибоедов… Какая надобность забросила нас в Эгейское море? Если вы с Уиссом так хорошо понимаете друг друга, почему бы не устроить историко-философский симпозиум где-нибудь поближе? Совершенно бестолковый курс — сотни миль от родных берегов, Эгейское море, Киклады, какой-то дикий риф — и все в угоду неизвестным устремлениям дельфина, освобожденного от неволи! А может, ему просто размяться захотелось?

— Нет, Карагодский, не зря он привел нас сюда. Не случайно Эгейское море, не случайны Киклады…

Сейчас в зеленом луче солнца, пробившемся сквозь светофильтр, в дрожащих рефлексах от цветовой пляски на экранах, сухое и напряженное лицо Пана напоминало маску шамана, а слова падали как формулы заклятий.

— Эгейское море — колыбель человеческой цивилизации… А Киклады — это загадка в загадке… Здесь родился бог морей Посейдон… Что мы знаем о крито-микейской культуре?

— Я почти ничего. Я не археолог и не историк. Я дельфинолог.

— Но именно на фресках дворца в Кноссе появляются дельфины, несущие души умерших в мир иной…

— Это вполне естественно! Островные жители поклонялись морю, и дельфины были у них священными животными!

— А таинственные подземные ходы, которые вели прямо в море? В одном вы правы: загадка подобна облаку. Один видит в нем храм, другой — ком ваты. Однако я очень советую вам на досуге заняться крито-микенской культурой. Для дельфинолога в ней много любопытного.

— Не хотите ли вы сказать, что крито-микенскую культуру изобрели дельфины?

Пан не ответил, потому что изображения вдруг изменились.

— Иван Сергеевич, Уисс пошел в глубину у самого острова.

— Спасибо, Ниночка, вижу. Кришан, вы сейчас только слушайте — вопросы задавайте в крайнем случае, чтобы не мешать передаче.

Теперь изображения резко отличались друг от друга. Но лишь на первый взгляд. При внимательном сравнении и изрядном терпении можно было уловить сходство между жутковатыми фантасмагориями правого экрана и бесстрастным реализмом левого.

Уисс шел в глубину медленно, и красота подводного мира представала перед учеными словно в окне батискафа. Прямые лучи солнца, преломленные легкой зыбью на поверхности, медленно кружились туманными зеленовато-голубыми столбами, входя друг в друга, переплетаясь и снова расходясь, оттененные непроницаемым аквамарином фона. Серебристый, с черными поперечными полосами морской карась, попав в полосу света, замер, недовольно шевеля плавниками и тараща красный глаз, а потом, не изменив положения, медленно опустился вниз, за пределы зрения телепередатчика. Торопливыми частыми толчками проплыл корнерот, похожий на перевернутый вверх дном белый горшок с цветной капустой. Вслед за ним, закладывая безукоризненно плавный вираж, вылетела суматошная стайка сардин, но, с ходу налетев на ядовитые щупальца медузы, сломала строй, рассыпалась елочным дождем. Теперь корнероту торопиться было некуда, и он повис, облапив неожиданную добычу, чуть покачиваясь в танцующих столбах света.