Современная история, рассказанная Женей Камчадаловой - Елена Криштоф

В общем, Вику в своих мыслях я отодвинула. Отец потеснился еще раньше, хотя мы и продолжали говорить о нем. А когда катер стал прижиматься к берегу, подходить к железным стоякам и старым доскам причала, Поливанов сказал:

— Я с вами, как догадываешься. Только отцу не докладывай, что знакомства нашего всего ничего. Договорились?

Я кивнула.

А высаживались мы так. Громов вскочил на борт и изогнулся, как кошка, готовясь к прыжку. Потом он прыгнул, доска причала треснула под ним. Одна нога его угодила как в капкан, и Громов присел, взвыв от боли. Тогда Поливанов тоже перенесся через поручни. В момент он и Грома поднял, и ногу его освободил. И что-то нам они прокричали, помахав руками: все, мол, в порядке.

А катер теперь подходил к причалу с другой стороны, но и с другой стороны было не лучше. Концы оказалось не к чему крепить, и досок, собственно, уже совсем не было.

— Давайте вплавь! — посоветовала Шунечка. — А что?

— А вещи? — Эльвира восприняла предложение всерьез. Но и действительно непонятно было, поплывем мы с рюкзаками на спине или оставим их на катере. Или побросаем Громову с Максимом?

— Что вещи? Тут мне по шейку всего, — затарахтела Шуня. — Я стану, потом за мной Генка, он длинный, Садко, Андрюша — и перекидаем.

Но обошлось все гораздо проще. Мы спрыгивали прямо с борта, а Максим и Громов принимали нас, как говорится, в свои объятия, а дальше стояли отец, Охан и Шунечка, чрезвычайно довольная тем, что ей удалось все-таки оказаться на мужской половине.

Хотя без представления и тут не обошлось: когда дело дошло до Генки, Шунечка особенно задвигалась, засуетилась. Остановила его.

— Одну минутку, девушка! — нагнулась (а Генка — дурак, — как вкопался), руками переставила Генкину дернувшуюся ногу влево, затем вправо. — По этому отрезку прямо можете шлепать, девушка, прямо от А до Б.

И Генка зашлепал, а мы побежали, обгоняя его, уже безо всякой осторожности, чтоб отхохотаться на песке. Как мы падали на песок, как визжали! И к нам, на наш визг, на наши предсмертные стоны, чуть улыбаясь, шли серьезные, видавшие виды мужчины: мой отец, Максим и Громов.

Какие хорошие у них были лица! Как будто мы все, конечно и с Классной Дамой, оказались их не очень взрослыми детьми. А они как будто были охотники, или рыбаки, или геологи. И возвращались…

Если бы потом не случилось всего, что случилось, я бы считала этот день самым счастливым днем моей жизни. А самой счастливой минутой — ту, когда они шли втроем, немножко вразвалочку и в то же время легко, усмехались снисходительно и ласково, как и должны ходить и улыбаться мужчины, если они хотят, чтоб ими восхищались.

А море, как оно блестело, переливалось, переходило в небо! Как по нему, далеко уже, бежал наш катерок «Красная Армия», старался, работал локотками. И солнце в тот день грело как раз в меру, ничего еще не сжигая, но помогая расти…

В тот день я впервые увидела, какие опрятные ярко-зеленые водоросли покрывают камни и дно нашей бухточки, какие синие ракушки лежат, будто нарочно для красоты разложенные на светлом песке. И какие наши мальчишки еще совсем мальчишки, я тоже вдруг рассмотрела. А ели они, между прочим, как самые настоящие грузчики, и, глядя на них, отец опасливо отодвигал от себя намазанные Шунечкой бутерброды. А как же! Вдруг другим не хватит?

Сестры Чижовы достали из своего рюкзака не меньше чем полведра вареной картошки, и ее тоже смолотили в один момент. И тут встал вопрос: что будем делать завтра?

— Подавать сигналы, — предложила Шунечка. — Разве не знаете? Все всегда подают сигналы бедствия, правда, Максим?

— Или Грома пустим вплавь с известием о бедствии…

— Или клад поищем.

— Клады, Максим, не бывают съедобными.

— Клады бывают разные, Лариса Борисовна.

— У нас в сарае фасоль оставалась. В банках, с лета.

К старому рыбачьему сараю так или иначе надо было идти посмотреть, как там перезимовали лопаты, дрова, брезент.

Сарай, отданный нам в аренду, оказался на месте, что уже было удачей. Замок тоже за зиму не сорвали. Дрова, лопаты никуда не делись, и фасоль — присыпанные сеном банки в углу длинного стола — Охан сразу нашел, но он посреди сарая нашел еще и новенькую, в яркой обложке с никелем зажигалку. Наши таких зажигалок не имели и не теряли, это уж точно.

Всем стало на минуту жутко и приятно, как будто тайна обняла нас и сдвинула, приблизив друг к другу головами.

— Ого-го! С девочкой — фирма! — заржал Пельмень.

— А вам нельзя — маленькие! — Пельмень и Охан оттеснили нас.

— У спикулей сорок рэ как одна копейка!

— Ну, ну, еще!

При этом они хихикали и загораживались от нас спинами. Не видали мы таких зажигалок! То есть именно зажигалок я не видела. А видела ручки, например, — сколько угодно! На них красовались девицы то в купальниках, закрытых, как у Чижовых, то почти безо всего.

— А ну, дайте-ка сюда! — Мой отец не глядя протянул руку, и зажигалка действительно оказалась у него в пальцах.

— Может, все-таки лучше я?

— Что — лучше? — Отец смотрел на Максима в упор, как изредка он умел смотреть в гневе. — Лучше — что?

— Лучше я возьму на сохранение!

— А я не собираюсь хранить эту пакость!

— Но ведь кто-то потерял вещь…

— В моем сарае?

Ну и произнес он это! «В моем палаццо? На моей вилле?»

— Но как она сюда попала? — Отец отошел к дверям, распахнул обе створки, и мы увидели в потолке дырку. Доски, такие же хилые, как на причале, немного провисли внутрь… — Что же, — вздохнул отец, — уронил только, а мог и поджечь. Пока вы не начали балдеть, придется починить крышу.

Больше всего на свете отец боится, чтоб мы не начали балдеть. Впрочем, бабушка боится этого еще больше. «Балдеть», «отключаться», «ловить кайф», что там еще? Сначала от этих слов они приходили в ужас. Кричали, размахивали руками. Сейчас, поняв, что борьба не сулит победы, они просто мрачнеют. Или пытаются отвлечь работой.

Мой отец и моя бабушка Великие Работодатели. Им всерьез кажется — если человек занят работой, ничего плохого с ним случиться не может.

— Ну, ребята, ну! Это надо действительно сделать сразу. Нет? — подхватила идею Лариса, о которой мы как-то забыли с этой зажигалкой. — И как я понимаю, проявить инициативу на уровне Одиссея. Я не права, нет?

Громов подвалил к стенке чурбачок, встал на него, пошарил между досками у потолка и вытащил из тайничка молоток, а также тряпочку, а в ней лежали промасленные гвозди. Потом вдвоем с отцом они опустили на землю рулон рубероида, неприметно дремавший всю зиму на полке, прибитой почти под потолком.

Отец и Охан вышли из сарая, неся по рулону рубероида на плече. Но при этом отец на ходу отстегивал и все не мог отстегнуть клапан нагрудного кармана. Я догадывалась, что он сделает в первую очередь, почему повернул он к морю.

— Все видели? — отец разжал ладонь. На ладони, как понимаете, лежала зажигалка.

— Все! — завопил Охан, неизвестно почему торжествующим голосом.

— Смотрите в последний раз.

Отец размахнулся, но то ли вообще не умел, то ли бросок сорвался из-за тяжелого рулона на плече, но зажигалка плюхнулась близко у берега. И нырять не надо будет, чтоб найти ее завтра на рассвете.

А мне опять стало неловко за отца. Мальчишество какое-то неудавшееся было в том, как он бросил зажигалку. Лучше бы перепоручил Грому, как многое ему перепоручал.

Вообще, скажу я вам, тяжелая на этот раз для меня была работа — видеть собственного отца целый день в оценочной ситуации. Насчет оценочной ситуации я прочла в той книге по психологии, которую последнее время только и знала, что примеривала к себе и окружающим…

Но вернемся, однако, к нашей бухточке, в мелкую воду которой булькнула зажигалка. На что каждый, разумеется, счел долгом отреагировать.

— И за борт ее бросает, — сказал Громов ворчливо.

— Кто-то найдет, — предположила Эльвира. — Вот удивится.

— Ее надо было продать и купить две пары масок с ластами, — сказал Охан.

— А кто бы продавал? Ты? — Пельмень спросил это почему-то очень гордо и ногу отставил для значительности.

— Или ты.

— А что? — Мишка вдруг засмеялся, потирая руки. — А что? Гром по крупной идет, на авторитет работает. А нам с тобой одна цена, Андрюша.

— Как это? — Эльвира стояла, переводя взгляд с Андрюшки на Пельменя. — Как одна?

Никакого сходства Эльвира не находила и ожидала, пока кто-нибудь объяснит — как?..

Сказать по правде, я бы, например, объяснить не могла. Андрюшка сидел на песке, подняв к Пельменю скуластое темное лицо. Ему, видно, тоже непонятно было — как?

— А так, что ни ты, ни я рубли в море бросать не станем. Все равно это нам не зачтется.

— А ему? — Эльвира посмотрела на Володьку с непривычным выражением досады.

Я не стала дальше слушать, пошла вдоль кромки моря по направлению к Большим Камням. Давно мне уже хотелось оказаться где-то рядом с Поливановым, продолжить наш разговор и, может быть, даже рассказать ему легенду об Ифигении и другие, связанные с нашими местами. Но и за Большими Камнями Поливанова не оказалось. Зато там я увидела отца и Шунечку. Они сидели друг против друга на песке, согласно и мирно, и до меня долетел голос отца: