Работорговец (Русские рабыни - 1) - Игорь Христофоров

Он никогда никого не любил, и жизнь отвечала ему взаимностью. Но иногда он не любил особенно сильно и в такие минуты ощущал себя наиболее одиноко. Вот и сейчас он ненавидел глупую начальницу, скучного, как осенний день, подполковника, пугливую, словно телка в стойле, Артюхову. И еще он ненавидел усатую Спицыну и кривоногую Архинчееву, и ненавидел мрачный кабинет начальницы с дурацкими часами с кукушкой, а вместе с этим кабинетом и этими людьми ненавидел и всю колонию, которая сейчас казалась ему тем злым ветром, что трепал его и не давал спокойно жить. А спокойно он и не мог дать жить -- ведь в прокуратуре постоянно требовали раскрыть убийство, а оно никак не раскрывалось и было уже пятым, с которым он не мог справиться, и ему уже намекнули, что если и здесь ничего не получится, то вышвырнут его в районную прокуратуру в глубинку.

-- Плохо, что не знаете, -- укорила Артюхову вновь закурившая Грибанова. -- Завтра в обед подъедут киношники. Съемки -- в клубе. У них по сценарию фильма -- выступление звезды эстрады в колонии типа нашей...

-- Звезды? -- удивилась тому, что уж точно не знала, Артюхова.

-- Да, звезды... Можешь не волноваться. Звезда -- не парень.

-- Хоть одно хорошо, -- вставил подполковник и подумал о том, что, наверно, эта звезда -- тоже приличная стерва.

17

Довольно большой зал клуба прогревали с ночи, и когда Ирина вместе с девчонками своего отряда вошла в него, она машинально сбросила фуфайку. Тепло, которого не было даже в спальных помещениях, яркий свет софитов, суета киношников и музыкантов, устанавливающих горы своей аппаратуры на сцене, шум возбужденных голосов -- все это так подействовало на Ирину, так остро напомнило ей о воле за забором, о другой жизни, что она сразу стала озираться по залу, чтобы найти Ольгу и рядом с ней спастись от сдавившего сердце одиночества.

Со времен горбачевской перестройки в колониях для малолеток разрешили носить не только казенные синие халаты, фуфайки и такую же казенную синюю школьную форму с белыми передничками и воротничками, а и "вольную" одежду. Но даже и на такое прикосновение к свободе не хватало денег. Кто победнее, тот так халаты с фуфайками и носил. Ирина, может, и сменила бы уже засаленный да кое-где старательно заштопанный бэушный халатик на платье или кофту с юбкой, но, во-первых, только недавно узнала, что это разрешено, а, во-вторых, не это сейчас волновало ее больше всего.

Скользя взглядом по пестрому залу и не узнавая резко изменившихся девчонок, она, наконец, поняла, где разместили второй отряд. Ольга сидела на крайнем кресле с таким лицом, словно кого похоронила. К ней было страшно подходить, но и не подойти Ирина уже не могла.

-- Ну, как свидание? -- спросила она у Ольги, которая сидела все с теми же накрашенными с утра глазами, но глаза смотрели слепо, в одну точку, и оттого макияж казался случайным и глупым вокруг них.

-- Что, бабка не пришла? -- по-своему поняла ее настроение Ирина.

-- Да хиляй ты отсюда! -- прошипела Ольга и посмотрела на Ирину так, будто это она виновата в ее дурном настроении. -- Хиляй, говорю!

Ирина дернулась, резко повернулась и вдруг ощутила чьи-то пальцы на запястье левой руки.

-- Стой! -- Ольга вскочила и просто выволокла ее из зала в вестибюль. Затравленно оглянулась на стоящих у выхода из клуба воспитателей. -- У-у, гады! Попов нагнали -- как на расстрел! Все в новеньких скафандрах...

-- Каких скафа...

-- Что? А-а, ты ж не сечешь! Скафандр -- это мундир. Вишь, стервы, все хотят в кино попасть...

Глаза Ольги, страшные, с болью глаза, вонзились в испуганные Ирины, вдавили ужас в ее сердце.

-- Я его убью! -- прошипела Ольга, брызгая слюной. -- Сукой буду, зарежу!.. И медленно, медленно, чтоб помучался!

-- Кого? -- еле выговорила Ирина, почему-то подумав о подполковнике, который перед построением на съемку опять приходил к ним в отряд и все что-то выспрашивал, высматривал, вынюхивал. И глаза у него были злые, горящие, и пахло от него еще сильнее, чем ночью, и ругался он так, что Спице и не снилось.

-- Кого? -- спросила уже саму себя Ольга и этим новым напоминанием как-то сразу срезала прежнее настроение.

Ее жесткие, грубые пальцы на Ирином запястье ослабли, глаза потухли, лицо стало вялым и грустным-прегрустным.

-- Как я его любила! Как любила! -- и ткнулась Ирине в плечо.

-- Оль, не надо... Я умоляю, не плачь, -- пыталась, как тогда Артюхова, погладить Ольгу по затылку, но у той так истерично подергивалась голова, что у Ирины такой нежности, как у Артюховой, не получилось.

-- Нет, х-хмых,.. нет, х-хмых,.. ты представляешь, -- подняла Ольга лицо в потеках туши. -- Я его... а он... х-хмых, х-хмых...

-- Ну, не надо, не надо, -- просто гладила Ирина ее по плечу. -- А то воспитатели увидят.

-- Бабка... х-хмых... на свидании... застучала моего... ну, помнишь, что по проводу бе... бежал, -- размазывала она сине-черную тушь по щекам, вискам и даже лбу. -- Он себе на воле... дру... другую завел... Сва... свадьбу ей пообе...

И опять упала Ирине на халат.

-- Пошли. Пошли умоемся, -- обняв, повела та Ольгу в туалет.

-- Куда?! -- выросла на пути огромная контролерша.

Черная рация в кожаном футляре на груди, волосы -- по сержантским погонам, -- та, что спала у дверей жилкорпуса в ночь побега и потом искала их у забора. Рот Ирины не мог даже открыться, и она бы, наверное, со страху выполнила все, что ни прикажет контролерша, но Ольга вдруг распрямилась и гаркнула ей в лицо:

-- Харю мыть идем! Не видишь, что ли?!

Контролерша хмыкнула, сделала шаг назад и в сторону, но свое преимущество все же подчеркнула:

-- Пять минут на все! И быстро -- в зал. Скоро съемка...

Ирина долго, как своего ребенка, умывала Ольгу, а та стояла маленькая, безвольная с таким видом, словно и вправду хотела превратиться в ребенка.

-- Плохую тушь девочки дали, -- старалась Ирина не говорить о свидании, бабуле, а тем более бывшем женихе. -- Был бы условный значок капельки на футляре -- точно б не потекла. Ты б, Оль, себе хорошую купила. На воле... -- и осеклась.

Ольга рывком распрямилась, рукавом фиолетовой джинсовой рубашки, которую она надевала, видимо, даже и не на съемки, а для свидания с бабулей, отерла лицо и сразу стала прежней Ольгой: решительной, яростной, крутой.

-- А какие мулявы, гад, с воли присылал, -- сощурилась она, и разные ее глаза тут же стали одинаковыми. -- Люблю, жду, ты только одну просьбу выполни, -- стрельнула глазами по Ирине. -- Хрен ему, а не просьбу! -ткнула кукишем в окно, занавешенное серым осенним днем.

-- Оль, не надо, -- грустно провела Ирина подрагивающей ладонью по ее плечу. Она и вправду ощущала теперь Ольгу чуть ли не как своего ребенка: глупого, жалкого ребенка, у которого отобрали любимую игрушку. -- Может, наладится еще все...

-- Наладится? -- покомкала Ольга узкий лоб двумя морщинками. -- Само не наладится... Вот если я только сама им малину не расстрою, -- и, озирнувшись по пустому умывальнику туалета, неожиданно зашептала: -Рванешь со мной на волю?

-- Ка-ак?! -- отшатнулась Ирина. -- Ты же сама говорила, что...

-- Мало ли что говорила.

-- А когда?

-- Сегодня... Нет, сейчас, -- зеленые глаза Ольги разжались, и Ирине стало не по себе: до того хитрыми и жесткими были они. Особенно правый. Наверное, оттого что он был крупнее, и хитрости в нем плескалось больше.

-- Умылись? -- вошла в комнату контролерша.

На ее груди потрескивала рация, и Ирина, представив, сколько сейчас в колонии таких вот контролерш с рациями, сколько воспитателей и начальства, представив, как хорошо видны все заборы и сетки с вышек и как тяжело бежать по липкой, скользящей под ногами глине, твердо решила, что на Ольгину авантюру уж точно не поддастся.

18

За кулисами лысый режиссер, шмыгая простуженным горбатым носом и широко размахивая руками, упрашивал высокую худощавую девицу:

-- Самое главное -- заведи зал! Нужен кадг, классный кадг, -- как ни старался, не мог он выговорить "р", -- кадг с бешеными лицами, с кгиками, с взвившимися гуками.

Тонкие холеные пальчики певицы отнесли в сторону длинную коричневую сигаретку, стряхнули пепел прямо на пол.

-- У нас по договору -- один сингл, -- недовольно скривила она узкое, до того плотно гримом укрытое лицо, что даже режиссер, повидавший на своем киношном веку сотни загримированных физиономий, удивился, что можно так умело уничтожить даже намеки на морщинки. -- Для разогрева толпы могли бы пару тухлых групп привезти, а не Эсмеральду Блюз, -- вроде бы безразлично посмотрела она на метровые буквы своего псевдонима, вывешенные над сценой.

-- Все пгавильно, Эсмегальдочка, -- умоляюще сложил руки на груди режиссер и с ужасом подумал, что чуть не назвал ее настоящим именем -Людочкой, и тогда вообще бы все рухнуло. -- Все вегно. Одна песня. Но с одного-единственного дубля не смогу я сцену сделать, не смогу.

-- Тогда под "фанеру" прогоним, -- чавкая жвачкой, влез в разговор директор певицы, рыжий, с вьющимися кольцами волосами высокий парень в модном, почти до земли, темно-синем кашемировом пальто. -- А одну, под разогрев, голосом сделай...