Допрос безутешной вдовы - Кунио Каминаси

– А что тебя не устраивает, Такуя?

– Ну, обычно все русские ученые из Москвы через Токио летят, а потом уже или из Нариты прямиком сюда, или из Ханеды.

– А-а, вон что!… – Ганин задумался.

В это время вернулась Наташа Китадзима, с которой, как оказалось, я знаком уже почти два десятка пламенных лет. Губы ее алели чуть сильнее, чем минуту назад, «Кензо» можно было почувствовать уже без деланных наклонов к ее плечам, а в густо-синих глазах постепенно разгорался, как называют это огненное состояние в любимой моим грамотным папашей и его аспирантами русской классике, «раж». Увидев это в принципе здоровое и вполне вяжущееся с голыми коленками и деловой короткой стрижкой чувство в ее глазах, я тем не менее из сугубо профессиональной привычки перестал думать о том, колготки на ней или чулки на подвязках. Помада, добавка «Кензо», блеск в глазах – все слишком хорошо знакомо, чтобы пускать это дело на самотек.

– Наташ, а чего это твои гости из Ниигаты летят? – перебежал мне дорогу Ганин.

– То есть почему не из Токио? – глядя не на Ганина, а на пустой зал за стеклянными дверями, откликнулась Наташа.

– Да, почему не из Нариты или из Ханеды? – без особого пристрастия продолжил допрос Ганин.

– Да там у них в группе москвичей только двое, – сухо пояснила она. – Остальные из Новосибирска, Иркутска и Хабаровска. Вот они и решили собраться в Хабаровске и лететь оттуда в Ниигату. По времени то же самое, что через Москву, но по деньгам дешевле.

– А что, универ твой им дорогу не оплачивает, что ли? – обиженным тоном квасного патриота, живущего уже который год на японские иены, спросил лицемер Ганин.

– Денег нет… – протянула Наташа и тут же едва уловимо встрепенулась, поскольку в зал прилета посыпались первые пассажиры.

– Что, знакомые какие-нибудь ваши будут? – наконец-то подошла и моя очередь для более важного вопроса.

– Да, будут… – Говорить она со мной была теперь не расположена, несмотря на то что мы знакомы почти тысячу лет. Глаза ее скользили по захватанному детскими и старческими пальцами за долгий понедельник стеклу, и по всему было видно, что мы с Ганиным для нее сейчас уже чистая обуза.

Мне тоже пора было окончательно освобождаться от неотступных мыслей о постели как в прямом, так и переносном смысле, прекратить рисовать в воображении причудливые узоры тонкого черного нижнего белья, из-под которого зазывающе белеет все еще гладкое и тугое, несмотря ни на какие там пятьдесят три, тело, и прикинуть, как побыстрее вычислить в хлынувшей из наконец-то разъехавшихся прозрачных дверей толпы своего долгожданного капитана.

Едва я собрался с асексуальными мыслями и встал могучим волнорезом, рассекающим суетливый поток разнокалиберного народца, вытекающий из сумрачного чрева сектора прилета, как в нагрудном кармане рубашки все той же зловредной цикадой заверещал мой сотовый.

– Слушаю! – поднес я мобильник к своему всеслышащему уху, оставляя в параллельной работе свои всевидящие очи.

– Минамото-сан? – раздался из трубки женский голос.

– Минамото, – согласился я с невидимкой.

– Руку поднимите, пожалуйста! – полупросящим-полуприказным тоном потребовала трубка.

– Чего?… – опешил я.

– Руку поднимите, пожалуйста!

– Какую руку? Кто это?! – Левой рукой я продолжал прижимать телефон к уху, а правую на всякий случай запихнул в карман брюк.

– А-а, все, спасибо! Уже не надо!… – прокричала трубка и тут же замолчала.

Я автоматически нажал на кнопку подтверждения отключения связи, чтобы не переплачивать и без того изрядно сосущей нашу финансовую кровь мобильной компании «До-Ко-Мо», и в это время почувствовал, как кто-то тянет меня за рукав.

Я обернулся, но никого не увидел – толпа обтекала меня с обеих сторон, оставляя у меня за спиной лишь небольшое пустое пространство. И вдруг из этого пространства, откуда-то снизу, раздался тот же «телефонный» женский голос:

– Минамото-сан?

Я посмотрел вниз: за рукав меня держала страшненькая то ли женщина, то ли девушка – особь абсолютно неопределенного и, по моему опыту, неопределяемого возраста. Рост – как сказал бы остряк Ганин (куда он, кстати, подевался со своей «бальзаковской» героиней бесконечной «Человеческой комедии»?) – метр с кепкой, только вместо кепки копна выкрашенных в каштановый цвет, плохо остриженных волос, а под ними – цепкие, острыми буравчиками сверлящие меня глазки.

– Минамото-сан? – требовательно повторила свой вопрос коротышка. – Да?

– Минамото… Но не «сан»… – добавил я ни к селу, ни к какому другому населенному пункту одну из любимых ганинских шуток.

– Тогда «сама»? – продолжила сверлить меня пронзительным взором таинственная незнакомка.

– «Сама» – это вы, насколько я понимаю, – опять неуклюже попытался схохмить я. – А я, скорее, «сам»…

– Я не «сама», – отрезала женщина-девушка. – Я – Мураками.

– Кто? – Я, что называется, ушам своим не поверил, хотя они у меня еще и не такое слышали.

– Мураками, – проверещала она.

– Мураками?… – Я все еще продолжал надеяться, что это ошибка или недоразумение.

– Капитан Мураками Аюми, полицейское управление префектуры Ниигаты, международный отдел, русский сектор. – Пулеметный темп, с которым было выстрелено в меня это признание, развеял последние сомнения, а заодно и надежды.

– А-а, так это вы Мураками? – Я наконец пришел в себя от легкого шока.

– Я, – удивленно ответила она. – А что? Не похожа?

– Да нет… Я просто не ожидал, что вы жен… девушка…

– Ах вон что!… – разочарованно произнесла она. – Ну извините. Мужчин Мураками у нас в секторе нет. Так что по поводу нашей заблудшей овцы сюда, к вам на Хоккайдо, меня прислали.

– Овцы? – От того же Ганина я такие шутки сразу воспринимаю надлежащим образом, но от провинциального капитана, точнее – капитанши, слышать подобную культурологическую эквилибристику было для меня делом абсолютно новым.

– Овцы, да, – подтвердила суровая Аюми Мураками серьезность своих намерений.

– Значит, Ирина Катаяма у вас проходит как овца? – улыбнулся я. – И вы к нам на нее охотиться приехали?

– Если бы… – вздохнула Аюми. – Давайте я вам все по дороге изложу. Вы, кстати, меня извините за то, что я вам на сотовый позвонила, но у меня другого выхода не было…

– Номер вам начальство мое дало?

– Его мне дало мое начальство, а оно, как я полагаю, получило его от вашего.

– Ничего-ничего, я не в обиде.

– Да понимаете, все так внезапно получилось, и я только когда в самолет села, поняла вдруг, что вас в лицо не знаю и что у меня здесь, в Читосэ, проблемы с вами… вернее, с опознанием вас будут.

– А сотовый, значит, помог? – не без лукавства поинтересовался я. – А руку-то я так и не поднял.

– Да, сотовый помог. – Она проглотила колкость про руку на зависть спокойно. – Я, знаете, решила начальству лишними звонками не докучать. Решила сама вас здесь отыскать…

– Своими, значит, силами? – Эта ее самонадеянность, вызвавшая в памяти мои собственные, совсем недавние аналогичные искания и треволнения, мне очень понравилась. От Мураками исходили какие-то пока непонятные мне флюиды, которые создавали вокруг нее весьма приятную ауру, невзирая ни на карликовый рост, ни на страшненькое личико, ни на колючие глазки.

– Да, своими. Они пока есть… – Она тряхнула бесформенным и, как мне показалось, остриженным тоже своими собственными силами, причем не самыми острыми ножницами, скальпом и вновь исчезла из поля моего зрения, наклонившись совсем уже к полу.

– Давайте мне! – Я протянул руку к небольшому и нетяжелому баульчику, за которым она нагнулась.

– Мы на автобусе или на поезде? – поинтересовалась она, без лишних этикетных словес протягивая мне сумку, так, словно она была не Аюми Мураками, а сегодняшней Ириной Катаямой или Наташей Китадзимой, то есть так, как отдают свой багаж воспитанным джентльменам прекрасные и уверенные в себе леди.

– На машине, разумеется. – Я указал рукой в сторону центрального выхода. – Сейчас только с приятелем попрощаюсь…

Вообще-то Ганин меня не интересовал: зачем он мне здесь и сейчас? И так видимся через день… Куда интереснее, для кого это припомаживалась и душилась не увядшая в отличие от миллионов своих соотечественниц к началу шестого десятка прекрасная Наталья – моя старинная знакомая еще по далеким токийским временам.

Далеко они не ушли: в десяти метрах от нас говорун Ганин колдовал около багажной тележки, закрепляя на ней чемоданы и здоровенные дорожные сумки, и параллельно что-то задорно заливал пяти одинаково полным, но не лишенным приятности русским дамам и трем не столь схожим меж собой русским мужикам. Один из них был совсем дряхлым стариком, и мне почему-то очень захотелось, чтобы он оказался специалистом по какому-нибудь там Сумарокову или Тредиаковскому, особенно в связи с тем, что сегодня с утра наш Хоккайдо вдруг стал для меня «островом любви». Второй, несомненно, принадлежал к категории так называемых «пыльных» мужичков, внешний вид которых принципиально не содержит в себе ничего примечательного и притягивающего если не женскую руку, то хотя бы детский взгляд. Эти персонажи чрезвычайно близким нашим «пыльным» японским мужичонкам, с их тщедушными, до срока иссохшими телами и априори нездоровым духом, а также отталкивающим запахом, поскольку почти все они курят и при этом мылом и зубной пастой брезгуют.