Космонавты Гитлера. У почтальонов долгая память - Юрий Невский

но откуда

откуда у рабочего сцены Геннадия это грязно-серое кепи, напяленное на глаза? На кепи задвинуты нелепые очки, круглые, черные, на фиксирующем ремешке; сбоку защитные кожаные полукружья. И почему у него на шее пистолет-пулемет МР38? Трехсекционные подсумки с магазинами к нему укреплены на обычном форменном ремне черной кожи. Имеется пистолет Р38 в кобуре.

К тому же он с лыжами и лыжными палками (а уж лыжи и лыжные палки он бы никак не смог протащить в ее сны).

[Серый человек]

О нем знают и родители, и администрация, и в РОНО, и в Наробразе, и предприятие-шефы… Но знать-то знают, в том и беда, что изничтожить, вытравить его никак невозможно! Так и плесень ползет по стенам серо-буро-малиновым цветением, пробивается сквозь любую покраску, что с ней ни делай. Остается лишь выжечь паяльной лампой. Начальник «секретки» звонил, требовал, угрожал лишить квартальной премии, очереди на квартиру, снять с Доски почета! Но что он сделает? Еще прислали в помощь по разнарядке Серегу, он легкотрудник по какой-то группе, совсем больной человек (видно, избавиться решили).

Но Серега, малый сообразительный, он сразу выдал:

– Да что мараковать, есть же Красный уголок? Так перекрасить его в серый! Этот, короче, серый мужик, сразу и прибежит… Тут его ласты и приклеятся. И все дела.

Он уже думал об этом, но как на это посмотрит секретчик? Пожертвовать Красным уголком? Да и что решат там, наверху? В парткоме? Но все согласовали, дали добро. Привезли, сгрузили в вестибюле две бочки отличной серой краски (достали на военном предприятии). Они с Серегой стали красить. Они красили Красный уголок, широким размахом кистей уничтожая алое жаркое полыхание – превращая все в серые будни. Потолки высокие, пришлось соорудить помост, нарастить обломками досок, что остались в спортзале от «черных дуболомов». Начали красить днем, но и к полуночи не успевали закончить. А завтра понедельник, надо сдать Приемной комиссии.

Серега красил внизу – а он наверху, на помосте. По мере того, как заканчивалась краска в ведре, состояние Сергея становилось все более нервным. Все чаще присаживался, беспрестанно курил. Краски точно не хватит: кому-то придется идти в ночь, в самые недра школы… Да еще вскрыть новую бочку – одна уже полностью закончилась – наполнить ведро и принести. Где-то в глубине школы завыла сигнализация. Встревоженные лягушки, будто их кто взбудоражил, закатили неурочный концерт. Но тут же все смолкло, как отрезало.

– Не дрейфь, Серега! – кричал сверху своему напарнику. – Скоро все кончится! – подбадривал из-под самого потолка.

И краска закончилась. Не осталось и на донышке ведра.

– А… что я-то? н-нет, почему именно я? – Серегу охватило какое-то нервное заикание.

– Иди и принеси краску! – рявкнул он, опуская с помоста ведро. – Сюда же не заберешься с полным, а ты мне подашь потом.

Серега тяжко и обреченно вздохнул, лицо его побледнело, губы тряслись. Неуверенно добрел до двери, приоткрыл ее, заглянул во тьму:

– Да все же как-то… кто его знает?

– Давай смелее! Туда и обратно. Быстро.

Наконец он обреченно ушел в безмолвие, на первый этаж, в недра школы… Исчез с ведром в черноте дверного проема, как в колодце, где стояла черная школьная вода.

Какое-то мгновение его не было.

Целую вечность его не было.

И вдруг зловещую тишину прорезал душераздирающий крик – он нарастал! Послышался грохот чего-то падающего, приближающийся топот, дверь распахнулась… В изнеможении хватаясь за косяк, Серега дышал запаленно, с натужными хрипами, будто за ним гналась целая орда дьяволов ночи. Глаза безумно блуждали, рот ощерился в оскале.

«Мне… топор… нужен… бочку! вскрыть! не могу!» – пролязгал, как из ледяного склепа, зубами. От него расходились волны ужаса.

– Ну, бери топор-то. Что же… сразу-то… не взял? Вон стоит, в углу, – подсказал, стараясь сохранить спокойствие.

Серега взял его. Глянул каким-то уже омертвевшим взглядом, обвел освещенное пространство вокруг, видимо, ничего не соображая и не замечая. Вышел, вцепившись в топор… как будто тот вел, тащил его за собой.

Долго напарника не было.

Дурацкое положение.

А он почти распластан под потолком – и не пошевелиться: ненадежная конструкция тут же начинала угрожающе раскачиваться.

Дверь скрипнула… Серега тихо вошел. С ног до головы он был залит серой и липкой кровью.

Брызги залепили ему лицо и волосы, длинными вязкими струйками эта мерзость стекала с топора, с рук его…

– Что… что случилось? – прошептал он сверху, со своего помоста, голосом вмиг севшим, хриплым.

– Я…

– Что ты? что ты мелешь?! ты открыл бочку? где ведро, где краска? я же посылал тебя за краской!

– Я… только что…

Топор он держал, как бы нацеливаясь, прикидывая в руках его тяжесть – и чуть поводя плечами, разминая их, словно лесоруб перед трудной работой. Блуждающий взгляд подернут серой пеленой безумия.

– Ну?!

– Я сщас только… этого козла серого… завалил… топором…

я убил серого человека

9

После уроков, если какие-то дела, а то и неизбежные размолвки не вклинивались между ними, Надя, Ольга, Света и Ксения вместе возвращались из школы домой. Дружили с первого класса, в который их привели родители по этой дорожке – сколько они прошагали по ней с тех пор! Подросли деревца вдоль нее, тогда только посаженные. Привычный разговор между девчонками, шутки; перескакивали с одного на другое, фразы пружинили тугими колечками так же, как непокорные завитки волос Ольги Туртановой, самой непоседливой из них. От ее неумолкающей болтовни, забеганий то вперед то назад одна суета.

Вот начинает перестраивать девчонок, когда идут, невольно выстроившись «по росту». Самая высокая Светка, за ней Ксения Лапышева, рядом Надя Орешина.

«Ну что, выстроились? опять, да? чтобы над нами все ржали? Диаграмма дураков!» Ольгиному приколу уже сто пятьдесят лет, наверное. Откуда привязалась детсадовская присказка? Почему ей кажется, что вот так, в ряд – со стороны выглядит по-дурацки? Кто придает этому значение? Однако лучше не заводить об этом разговор… Мысли у Туртановой по поводу своего роста порой принимают самое неожиданное направление (и если кто споет при ней популярную одно время, сейчас, слава богу, забытую, песенку: «…о любви мечтает каждый, даже тот, кто ростом мал» – тому будет месть коварная и жестокая).

– …ну, ты знаешь, они со сто тридцать четвертой всегда дерутся! – как раз взахлеб делилась с девчонками очередной историей неугомонная Туртанова.

– Да чего они дерутся? Почему со сто тридцать четвертой? – переспросила Света Сопач.