Марта - Элиза Ожешко

Побежденные усилием воли, отогнанные воспоминания и сожаления о прошлом укрылись где-то на самом дне души и не тревожили ее более. Теперь лицо Марты выражало спокойную сосредоточенность, в глазах светилось воодушевление, с которым она принималась за эту новую пробу своих сил. Теперь уже не замысел художника, не вложенные им в картину чувства поглощали, все внимание Марты, а техника рисунка, те средства и приемы, то мастерство, которое помогает создавать прекрасное произведение, воплощать свой замысел в каждый мельчайший штрих, использовать каждую частицу поверхности, каждую игру света и тени. Марта не рисовала никогда с натуры, но копировала небольшие пейзажи, натюрморты, портреты. Поэтому совершенство лежавшего перед ней рисунка восхитило ее, но не обескуражило.

«Мне, конечно, далеко до автора этого прекрасного рисунка, — думала она, — но скопировать чужую работу я, пожалуй, сумею — должна суметь!»

С этими мыслями она открыла длинную коробку с принадлежностями для рисования. Рудзинская своим чутким сердцем поняла, что бедная женщина окажется в затруднительном положении, и дала ей этот ящичек вместе с оригиналом рисунка.

Карандаш Марты легко двигался по бумаге; она чувствовала, что ее мысль сливается воедино с мыслью художника, а глаз быстро улавливает самые сложные изгибы линий, тончайшие оттенки и переливы света и тени. Сердце ее билось все сильнее и радостнее, ей дышалось все легче, румянец выступил на бледных щеках, глаза сияли. Утешитель отчаявшихся, друг одиноких, опекун измученных жизненными бурями — труд пришел в убогое жилище и принес с собою душевный покой. Солнечные лучи, ласкавшие утром голые стены, исчезли за высокими крышами домов, большой город внизу шумел таинственно и неустанно, — Марта не видела ничего и ничего не слышала.

Иногда она поднимала глаза от работы, чтобы поглядеть на тихо игравшего в уголку ребенка, перекидывалась с Яней несколькими словами и снова погружалась в работу. Иногда она хмурила брови, и на ее лице появлялось озабоченное выражение. Это было тогда, когда она наталкивалась на какие-либо трудности в работе; незнание приемов было для нее большой помехой. Но она боролась с этими трудностями и думала, что удачно преодолевает их. Когда Марта вглядывалась в свою работу, на губах ее появлялась улыбка, которая исчезала, как только она начинала сравнивать свою копию с оригиналом. Видимо, в уме ее возникали сомнения, тревога, но она их подавляла, — слишком они угнетали, слишком были мучительны. Она работала, напрягая все силы ума и воли, с увлечением человека, влюбленного в свой труд, работала, вкладывая в него все способности, всю душу, и перестала рисовать только тогда, когда в комнату пробрались первые вечерние тени. Тогда она подозвала Яню, посадила ее к себе на колени. С улыбкой глядела она на личико дочурки. И теперь улыбка была иная, не вымученная, нет. Она расцвела сама собой, без усилий, на лице молодой матери, потому что работа успокоила наболевшее сердце, согрела его надеждой.

Марта рассказывала дочке одну из тех сказок, полных чудес, радужных красок и пения птиц, которые так занимают ребенка и захватывают его воображение.

Но пока она плела для бедного, истосковавшегося по такому празднику ребенка длинные нити фантастических сказок, мозг ее сверлила одна мысль, повторявшаяся, как лейтмотив ее жизни: «Если бы я сумела… если сумею…»

«Хорошо ли у меня сделано? Годна ли я на что-нибудь?» — думала Марта через несколько дней, входя в квартиру Рудзинских.

На вопросы, волновавшие молодую женщину, она в этот день не получила решительного ответа. Но ей предстояло скоро услышать его: на следующий день должно было состояться заседание редакции, на котором компетентные люди дадут заключение о способностях Марты и качестве выполненной ею работы.

— Приходите послезавтра утром, — сказала пани Рудзинская. — Мой муж на завтрашнем заседании все узнает и даст вам определенный ответ.

Марта пришла в назначенное время. В уютной гостиной хозяйка встретила ее с обычной любезностью и указала на кресло у стола, на котором лежала работа Марты. За столом сидел мужчина средних лет с лицом умным, благородным и добрым. Это был Адам Рудзинский; он встал, здороваясь с Мартой, почтительно пожал ей руку и, когда она села, уселся тоже, опустив глаза, и заговорил не сразу.

Мария сидела поодаль, опечаленная, подперев щеку рукой, и тоже молчала. Несколько секунд в гостиной царила тягостная тишина. Каждому из присутствовавших тяжело было начать разговор. Адам Рудзинский первый нарушил молчание.

— Мне очень жаль… — сказал он, — но мне поручено передать вам неблагоприятный ответ, и я не в силах ничего изменить.

Он смотрел на Марту с искренним сочувствием и сделал паузу, желая, быть может, дать молодой женщине время собраться с силами и стойко перенести удар. Марта слегка побледнела и отвела глаза. Но с губ ее не сорвалось ни одного возгласа, ни одного вздоха.

Адам Рудзинский по выражению ее лица понял, что она умеет владеть собой и быть мужественной, поэтому он продолжал:

— Я не художник и не могу быть судьей в этом деле. Я сказал лишь то, что мне поручено вам передать. Я это сделал со всей откровенностью для того, чтобы оградить вас от новых разочарований в будущем, а также и потому, что нет для человека ничего вреднее, чем переоценка своих сил и возможностей. Работа, выполненная вами, говорит о том, что вы учились рисовать и что у вас несомненно есть способности, но… учились вы слишком мало и способности эти у вас недостаточно развиты. Вы не знакомы с требованиями, которые предъявляет искусство. Всякое искусство слагается из двух вещей: природного таланта человека, который посвятил себя ему, и мастерства, которое достигается трудом, учением. Талант рождает вдохновение, но вдохновением руководит мастерство. Опыт, не оживляемый талантом, не может создать подлинного произведения искусства, и работа художника будет работой ремесленника, а талант, хотя бы самый большой, без опыта и знаний — эта первобытная, слепая сила, неразвитая и стихийная, способная в лучшем случае создавать произведения несовершенные, хаотические, неполноценные. У вас есть способности — и способности, несомненно, значительные, раз они заметны в вашей работе, несмотря на все ее технические недостатки. Но…

— Адам! — раздался голос Марии Рудзинской. Она встала и, подойдя к столу, смотрела на мужа с мольбой во взгляде, а на Марту сочувственно и тревожно. Марта угадала опасения доброй женщины. Она подняла голову и сказала твердо:

— Пани, я хочу услышать всю правду. Мой небольшой опыт убедил меня, что ваш муж вполне прав: нет ничего пагубнее для человека в моральном и материальном отношении, как незнание собственных сил и возможностей, с которыми он вступает в жизнь.

Мария вернулась на свое место. Марта перевела взгляд на Рудзинского, и тот продолжал:

— Существуют разные степени мастерства, и люди овладевают им для разных целей. Даже небольшого мастерства достаточно для того, чтобы доставлять человеку радость, украшать и разнообразить жизнь его и окружающих. Такое дилетантство имеет известный успех в салонах и гостиных и, сопутствуя богатой или обеспеченной жизни, вносит в нее некоторую прелесть, поэзию, яркость впечатлений и праздничность. Однако дилетантство, хотя оно и не совсем лишено полезных и облагораживающих сторон, хотя оно и занимает довольно значительное место в духовной жизни людей, может служить лишь придатком, украшением, изящным узором на канве жизни, делающим эту жизнь более красочной и разнообразной. Но строить все на дилетантстве, оставаться дилетантом всю свою жизнь — нельзя, не годится! Это нельзя потому, что несовершенство и результаты дает несовершенные; не годится, так как тот, кто приносит миру так мало пользы, не имеет права требовать от мира так много — обеспеченного существования и душевного покоя. На высотах же, часто недоступных даже пониманию дилетанта, царит искусство, могучая, совершенная сила, создаваемая развитым до предела, верно направленным талантом и глубокими, обширными знаниями. Дилетантство всего лишь — игрушка, а опорой в жизни, материальной и духовной, может стать только подлинное искусство. В искусстве, так же как в науке и ремесле, достигает наибольшего тот, кто в свое творчество вкладывает наибольший капитал — время, труд, знания, опыт. Здесь, как и везде, существует конкуренция, спрос и предложение противостоят друг другу. Здесь, как и везде, степень благосостояния художника прямо пропорциональна качеству его произведений. Как в любой другой области труда, человек, посвятивший себя искусству, может добиться хороших, порой даже отличных условий жизни, но лишь в том случае, если у него есть не только природный талант, но и образование, если он не дилетант, а настоящий художник…

Сказав это, Адам Рудзинский встал и, почтительно поклонившись Марте, прибавил: