Одержимость - Фридрих Незнанский

— Гуревич? Андрей Валентинович?!

— Так вы к нему? — бабка еще раз оглядела ее подозрительно.

— «Скорую» вызвали?!

— А толку? Он один живет, а евойную дверь танком не прошибешь.

— Надо бы пожарников, — порекомендовал кто-то в толпе.

— Открывайте подъезд! — приказала Женя.

Она взбежала по лестнице, вскарабкалась, оттолкнувшись от батареи, на высокий подоконник между четвертым и пятым этажом. Окно было забито намертво, но форточка — слава богу! — поддалась. Женя выбралась на карниз, покрытый ледяной коркой. До балкона два метра, не меньше, она поняла: если простоит хоть один миг — струсит, и, выставив руки вперед, прыгнула, как не прыгала уже лет пятнадцать. Ударилась коленями о перила балкона, но боли не почувствовала.

Стекло балконной двери пришлось разбить. Забежав на кухню, она вдруг замерла и несколько секунд боролась собой — не могла подойти к телу.

С нехорошим предчувствием стащила Гуревича с подоконника, обхватила запястье. Жив! Пульс есть, но — слабый, прерывистый.

— Тоже полетать захотелось?!

Гуревич ничего не ответил. Толпа внизу удвоилась. Где-то там наверняка топчется и знаменитый адвокат Гордеев. Визжа сиреной, ткнулась к самому подъезду «скорая». Вызвали-таки сердобольные соседи. Или сам Гуревич? Телефон валялся на полу, около дивана, трубка снята. Понятно, почему было занято. В комнате бедлам: смятая постель, пол рядом с письменным столом засыпан листами какой-то рукописи, под окном два разбитых цветочных горшка и затоптанная герань.

Женя немного пришла в себя. Наверное, Гуревич почувствовал себя плохо, стал задыхаться, успел или не успел вызвать «скорую», потом распахнул окно и потерял сознание.

В дверь уже колотили. Впустив врачей, Женя увидела на площадке Гордеева. Он мило беседовал с той самой бабкой: судя по жестам, обсуждали «евойную дверь». Вошел адвокат только после того, как Гуревича вынесли на носилках из квартиры. Спросил:

— Что сказал врач?

— Инфаркт, — ответила Женя. Она все еще пребывала в легкой прострации. Перед глазами вертелись попеременно балкон с далекими — не допрыгнешь — заснеженными сине-черными перилами и почти такого же цвета пятна под глазами и на шее Гуревича.

Когда она прыгнула, Гордеев просто обалдел. Он ждал чего угодно, только не этого. Что сделал бы на ее месте нормальный человек? Что сделал бы он сам? Наверное, звонил бы в «скорую», вызывал бригаду МЧС, пытался вломиться через дверь, тряс соседей, выяснял телефоны родственников, потом путался бы под ногами у эмчеэсников. Но рисковать жизнью вот так? Понятно, когда видишь ребенка перед колесами машины или тонущего, бросаешься на помощь, не задумываясь, потому что думать некогда. Все происходит на уровне рефлексов. А она взбегала по лестнице, взбиралась на подоконник, выламывала форточку, вылезала на обледенелый карниз и очень хорошо видела, что до балкона метра два с половиной, а до земли все двенадцать, а то и пятнадцать. И на все про все у нее ушло не больше минуты, а за минуту можно столько всего передумать и столько раз отказаться от поступка, который запросто может стоить жизни тебе, и неизвестно — спасет ли чужую жизнь. И тут она не рисовалась перед ним, в этом он совершенно не сомневался. Пусть она даже в прошлом гимнастка (а скорее всего, так и есть, судя по росту и телосложению), все равно это было невероятно. Есть еще женщины в русских селеньях…

Что-то теплое вдруг зашевелилось в его душе. Гораздо более теплое, чем нормальное здоровое уважение к профессионалу. Это было не то чтобы странно, но тоже необъяснимо. Гордеев прислушался к диковинному чувству, повертел его там внутри так и эдак. Аналитическому разбору чувство не поддавалось, и хорошо, что нужно было отвлечься. Он почти достиг железной, все еще запертой двери Гуревича, когда услышал дребезжащее «сынок, погоди, сынок!..» За ним, задыхаясь, торопилась пенсионерка, с которой Брусникина разговаривала у подъезда:

— Ты это… тоже к нему или как?.. Не из милиции, часом?

— Почему из милиции? — не понял Юрий Петрович.

— Ну, я это… подумала, может, из милиции…

— Почему подумали, я, по-вашему, лицом похож на милицию?

— Ну ладно, сынок, — старательно отводя глаза, отмахнулась бабка. — Ты беги, вон и «скорая» уже подъехала.

Действительно, у подъезда взвизгнула тормозами машина, послышался топот спешащих врачей, но Гордеев теперь не собирался так легко отпускать пенсионерку. Гуревич не алкоголик и не дебошир, чтобы к нему регулярно наведывалась милиция. Из-за гибели Болотникова тоже вряд ли его навещали на дому, а даже если и заглянул к нему следователь, то не оповещал же он об этом соседей. А старушке тем не менее именно это пришло в голову…

— Вы уж рассказывайте, бабушка, раз начали. — Он прижал бабку к стеночке, пропуская медиков с носилками.

— Так, значит, из милиции все-таки? — дохнула ему в лицо и даже подмигнула незаметно старушка.

— Нет, я — адвокат.

— Адвокат? Евойный? Андрея Валентиныча?

Юрий Петрович неопределенно мотнул головой. Этот жест можно было расценивать и как отрицание, и как согласие.

— Приходили тут трое вчера, если ты не знаешь, если он сам тебе не рассказывал… Так вот приходили. Молодые. Здоровые такие, наглые. Шумели чего-то, ругались. Я-то аккурат за стенкой от Валентиныча живу. Слов не разобрала, а что ругались — точно. Потом дверью грюкнули, накурили тут, наплевали. Я это… вышла незадолго до того, мусор, значит, вынести. Встречаю их на площадке, как не стыдно, говорю, плюетесь, чужой труд не уважаете. А один говорит: «ша, бабка, мы из милиции, ты иди, не мешай нам важным делом заниматься», а двое тоже кивнули — значит, не мешай, правда. Ушла я к себе, послушала, и они скоро ушли, в машину сели и уехали. А я себе думаю: ну какие они милиция? Хотела у Андрей Валентиныча потом спросить, да как-то не встретился он мне, так чтобы ну это…

— Ясно. А как выглядели трое, помните?

— Молодые, говорила я уже, одеты по-богатому, один вроде как начальник: морда такая широкая, щеки толстые, глазки наглые, еще двое — вроде как при нем.

— Узнать сможете, если еще раз увидите?

— А то как же!

Гордеев вручил бабке свою визитку. На всякий случай. Имеют эти трое якобы милиционеров отношение к шахматам и гибели Болотникова или не имеют — рассказать об этом могут только они сами. или Гуревич, который сейчас вообще ни о чем рассказывать не в состоянии.

Не без труда спровадив бдительную пенсионерку, Гордеев вошел в квартиру, Гуревича уже вынесли на носилках, и «скорая», завывая сиреной, умчалась. Он быстро осмотрел все помещения и ни к какому определенному выводу не пришел:

— Ну не знаю! Может, просто инфаркт, а может… Кто вызвал «скорую»?

— Соседи, — ответила Брусникина.

Юрий Петрович еще минут десять ковырялся с дверными замками.

— Вспомните, Евгения Леонидовна, когда вы открывали «скорой» какие замки были заперты?

— Не помню.

— Напрягитесь, постарайтесь, пожалуйста! Так было, — щелкнул он ригелем, — или так?

— Не помню. Не помню!!!

Гордеев посмотрел на нее с испугом:

— Все-все, успокойтесь. Вам надо валерьянки или принять грамм пятьдесят, сейчас поищу.

— Нет!

Но он нашел коньяк и влил в нее силой. Потом отыскал ключи и еще какое-то время возился с замками.

— Нужно будет Гуревича проведать через пару дней, заодно и ключи отдадим…

У обоих одновременно звякнули мобильники. Обоим пришла одна и та же SMS-ка:

«Мельник согласился продолжить матч. Завтра первая партия. Оставил вам приглашения.

Воскобойников»

— Дожали? — усмехнулась Брусникина.

Гордеев еще раз взглянул на дверь:

— И все-таки она могла быть не заперта.

Интервью со Свеном-Ераном Йохансеном, которое он дал корреспонденту Стокгольмского радио:

— Господин Йохансен, почему сегодня сложилась такая противоречивая ситуация в шахматах? почему болельщики не ходят на турниры? почему большой интерес есть только к матчам с компьютером?

— Я бы сказал, что русские во всем виноваты.

— Русские?

— Конечно.

— Но, позвольте, ведь именно русские шахматисты внесли колоссальный вклад в развитие шахмат во второй половине двадцатого века?!

— Ну и что с того? Русские регулярно играют матчи против компьютера, помогая компьютеру расти не по дням, а по часам. Компьютер и так очень быстро развивается, а русские еще ему и помогают. Ради чего? Ради того, чтобы заработать миллион. Они не такие бедные — лучшие русские гроссмейстеры, зачем им этот лишний миллион? Они же не бизнесмены, они же, я повторяю, шахматисты. Кстати, знаете анекдот? «Создан российский шахматный суперкомпьютер „Иван-дурак“. Несмотря на то что он немного уступает зарубежным аналогам, у него есть одно замечательное качество: ему постоянно везет».