Для убийства нужны двое - Хорст Бозецкий

— Послушай, есть! — ворвался сияющий Кох, размахивая листком из картотеки.

— Радость, прекрасная радость Господня… — промурлыкал Манхардт.

— Томас Швандт, родился второго октября 1938 года в Берлине, шофер по профессии, два ареста: угон автомобиля и ограбление бензоколонки. Живет… гм… Берлин — Бритц, Буковская набережная, кооператив «Золотой дождь». Ну что скажешь?

— Слишком красиво, чтобы быть правдой! И ни одна из приятельниц Фойерхана не знала о Томасе Швандте?

— Но я их спрашивал про Тома Шварца. Попробовать еще раз? — У Коха загорелись глаза.

— Тебя только пошли! Поедем лучше посмотрим на герра Швандта. Звони в гараж, я пошел вниз.

Через пару минут они уже сидели в машине и пробирались сквозь путаницу узких улочек. В эти часы город был миролюбив и идилличен. Парочки, тесно обнимаясь или держась за руки, направлялись в парк, сентиментальные вдовушки прогуливались с собачками, на балконах сидели солидные супружеские пары, в открытых окнах светились экраны телевизоров, в кафе у буфетных стоек собирались первые жаждущие клиенты.

— Ветряная мельница, — показал Кох. — Мы почти на месте.

Машина притормозила и через минуту остановилась перед садоводческим кооперативом «Золотой дождь». Потянуло сыростью — всюду работали поливальные машины. Пахло свежескошенной травой, мокрой землей, садовым варом, краской и почему-то — подгоревшим ужином. Перед многочисленными беседками покачивались пестрые фонари. Откуда-то донесся звонкий смех, звяканье бокалов, музыка из транзисторов.

— Пивная напротив, — заметил Манхардт, когда они шли по пыльной дорожке. — Спросим у бармена, где домик Швандта.

— Так лучше всего, — согласился Кох.

Они перешли бетонную танцевальную площадку и оказались у черного хода приземистой деревянной постройки. Узкие двери были открыты настежь, и через них они заметили бармена, восседавшего далеко в глубине за стойкой.

— Привет, шеф! — окликнул его Манхардт. — Не могли бы вы подсказать, где найти герра Швандта?

— Разумеется!

— Так где же?

— Сидит у меня в саду! — Неуклюжий толстяк бармен крикнул в распахнутые парадные двери: — Томи, иди сюда, с тобой хотят поговорить!

— Спасибо, — поблагодарил Манхардт.

Он уже хотел идти навстречу Швандту, когда в дверях появился молодой человек атлетического сложения. У него были очень длинные волосы, светлые джинсы и ярко-красная махровая рубашка. Лицо его напоминало — по крайней мере при таком освещении — череп: сильно выступавшие лицевые кости и впалые щеки.

По жестикуляции дежурного, который явно хотел представить им гостя, следователи решили, что перед ними Швандт.

Но едва их завидев, Швандт метнулся в сторону, смахнул несколько садовых стульев и исчез во тьме.

Манхардт с Кохом пустились за ним. Поведению Швандта было только одно объяснение: это их человек! Но у них была неважная стартовая позиция, поскольку прежде следовало миновать длинный зал пивной.

В свете неоновой рекламы они видели, как Швандт одним прыжком перемахнул дощатую изгородь и пустился наутек через густой сад, явно собираясь выбраться на Буковую набережную. Видимо, там он оставил машину.

— Криминальная полиция! Стоять! Стой, стрелять буду! — взревел Манхардт.

В этот момент Кох вскрикнул и растянулся. Споткнувшись о косилку, он вывихнул левую лодыжку.

Манхардт мчался дальше. Все происходящее казалось ему просто смешным. Взрослые мужики играют в казаков-разбойников. Почему этот идиот не останавливается? С неохотой вытащил он свое служебное оружие и сделал два предупредительных выстрела.

Швандт их игнорировал.

— А, чтоб тебя!.. — буркнул Манхардт, огибая кусты шиповника, которые разглядел в последнюю минуту.

Повсюду изгороди, колючие кусты роз, перекопанная земля, бассейны, деревья, шезлонги и лежаки. Женщины и дети с криками разбегались, мужчины орали: «Держи его!»

Успев разорвать правую штанину и истекая кровью из многочисленных порезов и ссадин по всему лицу, он решил наконец прекратить погоню. Несмотря на все его усилия, Швандт отрывался от него все больше и больше. Тот явно знал тут все тропы.

Откуда-то донесся голос Коха:

— Я позвонил в центральную, они оцепят весь район.

— К тому времени он бог весть где будет, — буркнул Манхардт. Потом обратился к молодой женщине с ребенком. — Скажите, где, собственно, живет Швандт?

— Здесь, в красном домике с шиферной крышей, прямо рядом с нами.

Манхардт продрался через густые кусты крыжовника, перелез через кучу компоста, потом перепрыгнул низкую проволочную изгородь. Какой-то садовод отсоединил колпак фонаря и светил теперь на домик Швандта.

— Справа на столбе выключатель! — крикнул кто-то. Под карнизом Манхардт нащупал выключатель. Загорелась голая лампочка.

Двери не были заперты, потому он без колебаний распахнул их и сразу же отскочил в сторону, держа оружие наготове.

Ничего.

Войдя внутрь, Манхардт с первого же взгляда убедился, что там никого не прячут. И вряд ли Швандт мог закопать там труп.

Манхардт спрятал пистолет и ощутил какое-то странное злорадное облегчение, с которым не мог справиться. Он желал Фойерхану как следует помучиться… Если тот еще жив. Он ненавидел похищенного, хотя с ним никогда не встречался. И ненавидел не потому, что не переносил подобных типов, но — как прекрасно понимал — из зависти. Завидовал исключительной удаче Фойерхана: его имя появилось в заголовках всех газет, его судьбой интересовались миллионы…

Понурив голову, злой на самого себя, шагал он к выходу, чтобы найти Коха. Весь был как побитый, и это ему не нравилось.

9. Гюнтер Фойерхан

На несколько минут его охватила упоительная эйфория. Он даже начал было отплясывать твист, мурлыча старый шлягер и громко щелкая пальцами. Когда весь лоб покрылся потом, почувствовал вдруг, как устал, застонал и рухнул на топчан.

Который может быть час? Три утра? Или уже полдень? Двенадцать часов… В голове его зазвучала мелодия из фильма «В самый полдень». Как там было… Do not for sake me now and ever… или что-то в этом духе. Он не знал толком английского. Но и этого хватило, чтобы заполучить Мэгги. Лето 1968-го, Лондон. Все испытанное ими они тогда вычеркивали из списка. Существуют ли еще на свете Лондон, Нью-Йорк, Москва или Париж? Мать говаривала: верю только тому, что вижу собственными глазами.

«Боже мой, но как убить время? Как избавиться от мучительных мыслей?» Он попытался вспомнить стихи, которые учил когда-то: «В потоке тел и песен собирается на Коринфе народ…» Коринф или Каринф? Правильно ли он произносит? «К тирану Дионису Дамон с копьем отважно подобрался, но его взяли в путы стражники. Что он хотел — тарам, тарам, — несчастный храбрец…» Конец. Стихи никогда не были его сильной стороной. Вот рецепты коктейлей — совсем другое дело. Но стихи…

Будь у него хоть радио… Но Томи и просить бесполезно — он никогда не доверял технике. «Испугается, что переделаю приемник в передатчик и стану передавать мольбы о помощи. А вдруг это удастся? Помню, в каком-то фильме… Ведь в космических кораблях могут поймать самый слабый сигнал… Как, собственно, передается SOS? Верно, три точки — три тире — три точки. Полцарства за передатчик! Нет, целое царство! Ах, все это глупости! Нет, нужно радио — чтобы слушать музыку… Ну хорошо, и новости. Но прежде всего отвлечься и ни о чем не думать».

Фойерхан был ярко выраженным сибаритом и всю жизнь старался как можно скорее и проще получить наслаждение. Он был счастлив лишь тогда, когда сильное возбуждение обостряло все его чувства. Когда другие спешили за успокоительным к специалисту, он чувствовал себя в своей тарелке. А теперь этот погреб! Запах истлевшего дерева, пыль, сырость грязно-белых стен, пронзительный холодный свет, полная тишина… Нет, что за муки!

Он думал о русоволосой Клаудии, о ее рубенсовском теле. Когда она лежала сверху… Его утешило, что при одной этой мысли член натянул штаны. Эта реакция вдруг наполнила его верой в свои силы. Он лег на бок, закрыл глаза и разогрел кончики пальцев. Наконец перед глазами возникли картины, которых он так жаждал. Клаудия в короткой клетчатой шотландской юбке. Он целовал все выше ее мягкие бедра. Потом сорвал тонкие трусики, задрал юбку и взял ее. Он долго сопел, очень долго, уже хотел отказаться от этой затеи — и тут напряжение сразу спало. Тяжело дыша, весь залитый потом, он чувствовал, как содрогается все тело. Возможно, это в последний раз… Он поспешно отогнал непрошеную мысль, перевернулся на спину и отдался медленно спадавшему упоению. Он был удовлетворен, его охватила блаженная истома.

Лежал он так не меньше получаса. Потом стало противно от неприятной сырости и пронзительного запаха, который от него исходил, и он поднялся. Сразу стало мерзко. Его бил озноб. Он был ужасно грустен, задумчив и растерян. В душе он видел песочные часы рядом с источником радостей и наслаждений.