Время рожать. Россия, начало XXI века. Лучшие молодые писатели - Виктор Ерофеев

Как ни старались, как ни тужились досужие доброхоты, пьяного разбоя и разврата не получилось. По их расчетам, я должен был с плебейской нахрапистостью переебать полгорода, предоставив второй половине счастливую возможность переебать меня. Но я не оправдал их ожиданий. Пленные и наложники были отпущены за ненадобностью, списаны в запас, отправлены в бессрочную увольнительную, озлобленные и неудовлетворенные, проклинающие дарованную им пустышку свободы. Поспешная мобилизация оказалась шуткой пьяного коменданта. Так милость победителя была списана на мою слабохарактерность и импотенцию.

Мне не оставалось ничего лучшего, кроме как ретироваться с поля выигранного мною сражения. Я крался домой по потемкам, старательно увертываясь от приветственных возгласов и жестов недавних соглядатаев моего триумфа. «Так ты и есть победитель Лучшей Груди?» — то и дело доносилось до меня. «Нет, я — Лучшая Грудь Победителя!» — отработано отвечал я. «Фаллос, не может быть, чтобы ты шел домой один!» — не унимались те. Они сочли меня сумасшедшим, ебнутым на всю голову. Их разочарование отпечатывалось на моем осунувшемся от усталости и отчаяния лице звонкой пошлиной пощечин.

Эти полуночные призраки, сведенные судорогой собственных зыбких теней, просто жались по стенам, пресмыкались по тротуарам, у них уже не было другого выбора…

…Как ни странно, я все еще сидел на диване, наблюдая, как Грегг (или как его там) пытался облачиться в садомазохистский прикид. До этого мы в течение нескольких часов с исступленной монотонностью, присущей любому религиозному действу, нюхали кок — линия за линией, грамм за граммом, пакетик за пакетиком. Свернутая упругой трубочкой долларовая купюра служила нам поводырем по крошечным белым дорожкам. Как хорошо иметь состоятельных друзей, которые могут себе позволить периодически обзаводиться этими игрушечными пыльными пакетиками, делающими людей счастливыми!

Поначалу мы пытались поддерживать некое жалкое подобие разговора, и я ненадолго поверг их в оцепенение своими признаниями в любви к Эндрю Кунанану. Мне всегда нравилось шокировать приличных и добропорядочных собеседников фантазиями на темы насилия и убийств, и феерическое убийство пошлого итальянского портного («хорошего пидора») Версаче «ужасным» пидором-террористом Кунананом было идеальным поводом для моих беззастенчивых спекуляций.

Терроризм — кропотливая работа. Грузовик со взрывчаткой — верный спутник романтика. Очередное размышление на тему ЕСЛИ БЫ У МЕНЯ БЫЛ ПИСТОЛЕТ. Кого бы я убил, кроме самого себя? Эндрю знал, что такое красивая смерть: холодный металлический вкус дула во рту и пронзительная стремительность пули, оплодотворяющей изможденный горячечный мозг. Что до моих расстрельных списков — то они все еще в процессе работы. Необходимо уточнить пару-тройку адресов и фамилий. Простите за нерасторопность.

— Гомосексуальный мир зиждется на насилии и разврате, — погружался я в густопсовую «теорию» вопроса. — Мне ли рассказывать вам о жестокости и могуществе педерастической мафии, опутавшей своими склизкими похотливыми щупальцами замечтавшееся на миг человечество?! Предательства и измены — вот смысл жизни и боевой устав каждого солдата-пидора, мечтающего дослужиться до пропахшей порохом, табаком и спермой генеральской постели. Взять, к примеру, меня. Когда меня обвиняют в безнравственности, беспринципности и аморализме, я не могу удержаться от смеха. Мне смешно, потому что это равнозначно тому, чтобы изобличать негра в его очевидной для всех восхитительной чернокожести — то есть, именно в том, что делает негра негром!

Все, что мне нравилось вчера, ненавистно мне сегодня. Иногда я даже не узнаю и не замечаю людей, которым еще совсем недавно объяснялся в любви. Это и немудрено: я сделаю всё, лишь бы не угодить опять в то гиблое злосчастное место, откуда я появился. Вероломное непостоянство — вот религия нашего скользкого племени, нашего гнусного братства… (КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ЛУЧШЕЙ ГРУДИ)

С трудом продираясь сквозь мутно-кровавую вязкую жижу нагроможденных мною образов, мои партнеры-кокаинисты с замиранием сердца осознавали, что имеют дело с законченным ублюдком и циником. Я еще ничего не сказал о своих глазах. Они мерцали, как огни далекого маяка в промозглую туманную ночь. Чтобы убедиться в этом, даже не нужно было подходить к зеркалу. Я видел их тоскливое тусклое отражение в зрачках своих запуганных жертв…

На втором или третьем часу необходимость произнесения неких слов уже казалась излишней этикетной формальностью. Мы продолжали общение на телепатическом уровне, шамкая што-то бешшвучное шведенными горькой прохладой ртами, шмыгая разъяренными носами, совершая отвратительные движениями лицевыми мускулами, как будто корча друг другу рожи, победоносно демонстрируя застывшую пронзительность скул и десен. Анестезия вступила в свои права, дантисты закусили удила. Легкая нервозность, жар и холод, потливость пытливых ладоней — приятная неизбежность перед первым сверлом. В остальном — нам было хорошо, во всяком случае — мне. Нет, хорошо — это не то слово, мне было О-ХУ-И-ТЕЛЬ-НО! За несколько дней, проведенных в Торонто, я не высыпался ни разу. Я все время был на подхвате, понимаешь, о чем я?

Сегодня ночью это должно было случиться! Дин наконец-то выебет меня! Я подарю ему свою жопу и Лучшую Грудь Торонто и все, что у меня еще есть, — а ведь это, согласитесь, очень и очень немало! Я долго оттягивал этот момент, стараясь быть с ним подчеркнуто вежливым и официальным. Но до отъезда осталась всего пара дней, и момент настал. Да, вот он сидит напротив меня на кровати и курит, не обращая никакого внимания на своего любовника, а тот даже не понимает, как смешно и жалко он выглядит, какой он ублюдок и ничтожество. Да он просто законченный мудак, если называть вещи своими именами! Он всего-навсего бездарный и безмозглый довесок к Дину, который я вынужден терпеть рядом, чтобы заполучить в свое пользование Главного Зверя…

Прошла целая вечность, прежде чем Грегг справился со своей сбруей, застегнул на ней все застежки, обтянул себя всеми ремнями, вставил хуй в стальное кольцо. Хуй был по-прежнему скукоженный и жалкий. Греггу нравилось быть голым. В нем не было ничего сексуального. Заурядный белый пидор с заурядным телом и лицом, каких можно увидеть в любом голубом баре в немерянном количестве, слегка накачанный, но уже обрастающий жиром.

Большой Дин — это совсем другое дело! Дин, Дин, Дин! К уже сказанному о нем добавлю, что у него волосатая грудь, что делает его самцом, укомплектованным по всем параметрам. Он раздевается и начинает звонко бить Грегга по жопе. Делает он это без особого чувства, как-то механически — скорее ради затравки. Тот дергается при каждом ударе и похабно стонет. Кажется, ему действительно приятно, несмотря на боль. А может, это именно боль доставляет ему кайф. Глупо, что этот ритуальный спектакль с участием двух актеров — Грегга и Дина — рассчитан на одного-единственного зрителя — меня. Театр начинается с раздевалки. Я раздеваюсь и присоединяюсь к ним. Они прерываются и осоловело смотрят на мое бесконечно белое и ослепительно худое мускулистое тело с зловещими клеймами татуировок. Я тускло фосфоресцирую на фоне открытого балконного окна с грубо сработанной аляповатой декорацией предрассветного августовского Торонто. Зал взрывается в беззвучной овации, немые возгласы восторга доносятся из соседних домов. УСПЕХ, НЕСОМНЕННЫЙ УСПЕХ!!! — исступленно телеграфируют кретины-критики, сбивая в кровь дотошные пальцы…

Мы все обдолбанные до безобразия. Наверное, именно так должна выглядеть классическая наркоманская оргия. Нос, забитый кокаином, — эпицентр эйфории, эрогенная зона, от которой по всему телу расходятся метастазы блаженства. При этом ни у кого не стоит, несмотря на общее возбуждение. Так всегда на коке: ты очень хочешь, но совсем не можешь. Мы поочередно сосем друг у друга. Мне нравится сосать у Дина, Греггу нравится сосать у меня.

Как всегда, секс втроем — это много суеты и неуклюжих движений, особенно если все трое под кайфом. Наверное, со стороны это похоже на смертельную схватку гигантских сороконожек: отовсюду торчат чьи-то конечности, трудно понять, чьи органы тычутся тебе в лицо, подступают сзади и сбоку, еще труднее попасть в нужное отверстие и найти удобное положение, на тебя все время что-то давит, как во время часа-пик в метро, речь уже идет не об удобстве или удовольствии, а о физическом выживании, в голове то и дело мелькает предательски слабовольный вопрос: «А стоит ли вообще так осложнять себе жизнь?» Но жажда приключений и прирожденный нонконформизм опять и опять толкают меня на подобные авантюры.

Мог ли я предполагать, что эта ебля будет самой долгой и изнурительной в моей жизни?! ДОЛГАЯ И ИЗНУРИТЕЛЬНАЯ ЕБЛЯ С ПРЕПЯТСТВИЯМИ. Я поклялся себе, что не расскажу никому об обстоятельствах этой бесконечной судьбоносной ночи, изменившей мою жизнь до безобразной неузнаваемости. Я поклялся себе, что похороню в себе эту мучительную тайну. Пусть наши скрещенные хуи станут гарантией того, что мы являемся хранителями большого секрета для маленькой компании, чьи органы внутренней секреции работают на всех оборотах…