Что такое интеллектуальная история? - Ричард Уотмор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перечисляя мифологии, Скиннер подчеркивает, что невозможно изучать значение идеи, рассматривая тексты только тех авторов, которые пользуются определенным термином. Слова – это поступки, и их значением управляет тот, кто ими пользуется. В свою очередь, значение слов меняется вследствие их употребления в различных идеологических контекстах. С опорой на текст как таковой невозможно доказать, например, что Гоббс или Бейль писали двусмысленно или иронично. Из текста как такового не может явствовать, что те или иные проблемы в разные эпохи изучались идентичным образом. История идей в ее традиционном виде ошибочна, потому что нет таких идей, которые были бы неизменными с точки зрения их общего или специфического смысла. Идеи, выраженные в словах, в разных местах и в разное время означали разные вещи.
Обращаясь к значению социального контекста для понимания идей, Скиннер признавал, что подобная информация могла бы быть полезной исследователю при анализе содержания данного текста, но отрицал, что одного только обращения к контексту достаточно для истолкования смысла выраженных в конкретных произведениях идей. Считалось, что подход, предполагающий соотнесение текста прежде всего с социальным контекстом, был усвоен историками марксистского и нэмировского направлений; ведущими фигурами первого были Р. Г. Тоуни и К. Б. Макферсон, второго – сам Льюис Нэмир. Участие в дискуссии вокруг этого подхода к текстам позволило Скиннеру лишний раз высказаться в пользу альтернативного метода, основанного на различении значения высказывания в тексте и иллокутивной силы этого высказывания. Последнюю, по словам Скиннера, необходимо учитывать при выявлении намерений, стоящих за авторским высказыванием, которое в противном случае может оказаться непрозрачным. Это различие проводил Дж. Л. Остин в работе «Как производить действия при помощи слов» («How to do Things with Words», 1962). В дальнейшем Скиннер пояснил, что он имел в виду, используя предложенный П. Ф. Страусоном пример с полицейским, который говорит: «Там лед тонкий»[89]. Буквально это высказывание представляет собой указание на малую толщину льда в конкретном месте, но иллокутивная сила этого утверждения превращает его в предупреждение[90]. Скиннер пользуется идеей Остина об иллокутивной силе, чтобы выдвинуть отрицательный аргумент о том, что социальный контекст может способствовать пониманию значения высказывания, но не в состоянии объяснить его иллокутивную силу.
Удачно иллюстрирует мысль Скиннера приведенный им в «Значении и понимании…» пример, который был заимствован из проходившей в то время историографической дискуссии по поводу значения «Государя» Макиавелли. Скиннер утверждал, что если читателю попадется утверждение «Государь должен учиться тому, как не быть добродетельным», сделанное в эпоху Ренессанса, то, возможно, это подвигнет его на изучение социального контекста и он узнает, что Возрождение дает много примеров того, что из аморальных государей получались очень хорошие правители. Далее Скиннер просит своих читателей предположить, что такая точка зрения преобладала в ренессансных текстах. В этом случае сила данного утверждения служит для обоснования морального трюизма тех времен. Затем Скиннер предлагает читателям допустить противоположное, а именно что обращенный к государям призыв отказаться от добродетели на самом деле редко встречается в ренессансных сочинениях. В таком случае данное утверждение содержит в себе отрицание общепринятой морали, поскольку нормой в текстах той поры служило обращенное к правителям требование быть добродетельными. Скиннер подчеркивает, что и первая, и вторая версия в связи с «Государем» были высказаны Алланом Г. Гилбертом и Феликсом Гилбертом соответственно, и утверждает, что не важно, какая из них раскрывает истинные намерения Макиавелли, побудившие его взяться за сочинение его самой знаменитой книги. Методологический момент заключается в том, что выяснение того, что говорили ренессансные авторы о необходимости добродетели для государя или о выгодах отказа от нее, невозможно оторвать от социального контекста и от текста самого Макиавелли. Скорее необходимо выяснить, «что подразумевалось сказанным и какие отношения могут существовать между различными утверждениями даже в рамках общего контекста»[91]. Иными словами, силу высказывания можно объяснить только в соотнесении с текстами той эпохи или с тем, что впоследствии было названо идеологическим контекстом высказывания. Это, и только это объясняет иллокутивную силу аргумента, а без рассмотрения иллокутивной силы ни один аргумент не может быть объявлен полностью истолкованным.
Отсюда Скиннер выводит, что ключ к пониманию текста – выявление воплотившегося в нем авторского намерения. Этот тезис подразумевает реконструкцию «всего диапазона языковых значений, которыми обладает высказывание». Социальный контекст может облегчить понимание «силы значения», но он никогда не определяет самого значения. Скиннер был уверен, что положительные стороны предложенного им подхода убедят гуманитариев заняться этой областью. Признавая, что история мысли не состоит из «обладающих вневременной значимостью попыток сформулировать универсальные принципы политической реальности», ученый приходит к «самопознанию». Ключевое открытие Скиннера заключалось в том, что современные идеи не обязательно превосходят идеи прошлого и что все взгляды, выражавшиеся историческими деятелями, неизбежно носят локальный, ситуативно обусловленный и ограниченный характер. Соответственно, он советовал исследователям отказаться от амбициозных претензий создать универсальную науку о человеке. Он настраивал их на более осторожный подход, на проведение исследований, опирающихся на подтвержденные методы, и на труды своих предшественников, уже использовавших аналогичные подходы. Нам никогда не прийти к объективной истине о намерениях авторов былых эпох, однако Скиннер прогнозировал получение намного более обширных знаний об идеях прошлого, а также лучшее понимание их значения и использования. Скиннер стремился наладить диалог между историками и философами, исходя из того, что историки впервые смогут внести вклад в социологию знания и в представления о взаимосвязях между мыслью и действием, раскрыв философам глаза на то, чем на самом деле занимаются лучшие умы в данной области.
В 1970-х гг. Скиннер опубликовал ряд методологических статей, в которых уточнял и развивал утверждения, сделанные в «Значении и понимании…». Все эти работы до сих пор не утратили свой актуальности; они собраны в книге «Видения политики: о методе» («Visions of Politics: Regarding Method», 2002) и до сих пор собирают многочисленные отклики, самые свежие из которых помещены в специальном номере Journal of the History of Ideas[92]. Мы не будем рассматривать здесь эту дискуссию, полезнее было бы сослаться на описанные Джеймсом Талли «пять шагов» к тому, чтобы стать интеллектуальным историком в понимании Скиннера. Эти пять шагов заключаются в ответе на пять вопросов:
а) Что делает или делал автор, когда писал свой текст, по отношению к другим имеющимся в наличии текстам, образующим идеологический контекст?
б) Что делает или делал автор, когда писал свой текст, по отношению к наличному и проблематичному действию, образующему практический контекст?
в) Можем ли мы идентифицировать идеологии, а также анализировать и объяснять их формирование, критику и изменение?
г) Какого рода связь между политической идеологией и политическим действием способна лучше всего объяснить распространение некоторых идеологий и какое влияние она имеет на политическое поведение?
д) Какие формы политической мысли и политического действия участвуют в распространении и конвенционализации идеологических изменений?[93]
Метод Скиннера подразумевает фокусировку на намерениях автора и идеологическом фоне. Он предполагает рассмотрение комплекса утверждений, формулируемых в рамках определенной идеологии, и, соответственно, опровергаемых положений альтернативных идеологий. Исследователю необходимо проследить дальнейшее развитие данной идеологии, исходя из аргументов, выдвинутых автором, и выявить их вклад
