За границами снов - Антология

Пятясь потихоньку к двери, старый художник ушел. Вик забрал чемодан и ушел куда-то в глубину квартиры. Мы с Жаком переглянулись и снова захохотали. Истерически.

Через четверть часа мы втроем сидели в кабинете Жака, с мятным чаем вместо коньяка. Вик рассказывал – мы слушали.

– Мама немногое успела мне рассказать до своей гибели… Только общие понятия, без подробностей, и так, чтобы было ясно ребенку. Остальное я добирал сам, на практике. А однажды в интернат пришел странный человек – его взяли ночным сторожем, – его странности мало кого удивляли, воспитанники тоже были не так чтобы нормальные. Он долго присматривался ко мне – для окружающих я мало чем отличался от остальных неполноценных детей, разве что учителя могли бы добавить, что понимаю я слишком много для своего диагноза. А потом он увидел меня с альбомом для рисования. Простые рисунки карандашом редко становятся тенями, которые могут воплотиться, – для этого нужны холст, рама, особое настроение и время… Рама становится как бы воротами в ваш мир. Так вот, он увидел меня с альбомом в руках. И попросил нарисовать собаку, нашу дворовую собаку – ее спускали с цепи по ночам, чтобы неполноценные воспитанники не разбрелись, чего доброго, в приступах лунатизма. Собака была очень умная – на чужого она бросалась не раздумывая, своих просто не выпускала дальше ворот – рычала и хватала за одежду, мордой подталкивая обратно к дверям. Вот эту самую собаку я и нарисовал. Обычным, простым карандашом – даже не цветным. Собака получилась как живая. Захар, а именно так звали ночного сторожа, забрал мой рисунок. И утром мы увидели на заднем дворе интерната, возле будки, две совершенно одинаковые собаки. В подробности никто вдаваться не стал – ну приблудилась и приблудилась, одинаковые и одинаковые – мало ли по городу похожих дворняг бегает. Но собаки оказались похожими только внешне. Наш, умнейший и добрейший пес, был абсолютной противоположностью новенькому. Приблудившийся оказался очень злым и агрессивным, не слушал никого, кроме Захара, и поэтому с цепи не спускался даже ночью. Однажды вечером повариха, как обычно, вынесла собакам остатки немудреного интернатского обеда. Поставила миску и развернулась, чтобы уйти. Но новому псу что-то в ее поведении, видимо, не понравилось, и он кинулся на женщину, та даже крикнуть не успела. Мы играли в мяч неподалеку, а повариха была доброй женщиной – сухарей нам она никогда не жалела, – мой товарищ размахнулся и запустил мячом в собаку. Я схватил метлу, которой Захар мел двор, и бросился отбивать ее, как мог. Удивительно, но мои удары как-то резко поубавили пыл у собаки. С каждым взмахом палки она как будто съеживалась… Когда прибежали взрослые, на собаку никто не смотрел – все пытались помочь бедной женщине. Ну а уж после все решили, что она просто вырвалась из ошейника и убежала. То, что случилось с псом на самом деле, видел только я. Хотя, наверное, не так – произошедшее волновало, видимо, только меня. После моих ударов она стала как будто меньше, а после очередной порции просто испарилась. Стала легким туманом, который вылетел из ошейника. Самое интересное, что странный ночной сторож исчез вместе с собакой. После этого случая я попытался сложить в голове все произошедшее, совместив это с рассказами мамы. И понял, что теория такова – есть хорошие и плохие тени. Выпустить тень в ваш мир могут многие – для этого не обязательно быть мастером, но если тот, кто воплощает тень, к хорошим не относится, то и его воплощение ничего доброго в мир не принесет. Причем воплотить в ваш мир можно любой рисунок – достаточно пары мазков мастера на чужом полотне – и тень готова к новой жизни. А вот убить воплощенную тень невероятно трудно. И вот это уже под силу только мастеру. А отправить тень из вашего мира без возврата может только тот мастер, который когда-то нарисовал ее. Остальные лишь заберут у нее часть силы.

– И мой далматинец теперь всегда будет живым? А на стене останется только поводок и ошейник под дождем?

– Да ладно тебе. По-моему, живой он гораздо приятнее.

– Да как тебе сказать. Я к цветам привыкла. А собаку надо выгуливать и кормить. А еще я уезжаю часто.

– Да не спорьте вы. Егор останется здесь, если, конечно, Жак не против.

– Егор?

Вик засмеялся.

– Егор. Зовут его так. Чего вы удивляетесь? вам не нравится имя?

– Имя как имя. Приличное имя для приличной собаки. Вик, если уж ты, как выяснилось, умеешь рисовать… Нарисуй мне вместо Егора кого-нибудь на картине. Только так, чтобы он там всегда был. А не на пару лет.

– Хочу напомнить, уважаемая Литта, что Егор там провел почти двадцать.

– Два или двадцать. Главное, чтобы не оживал.

– Тогда это не ко мне. То, что рисую я, – непредсказуемо. Может появиться очередной Захар, и мир увидит новое воплощение.

– Так моего далматинца сторож оживил? А как он попал в мою квартиру?

– Литта, не кричи.

– Да как не кричать-то. В мое отсутствие по моей квартире разгуливают какие-то подозрительные сторожа, а у меня потом собаки пропадают. Нарисованные. Без ошейника. Кстати Вик, а почему собака ожила, а поводок с ошейником остались?

– Потому что Егор не хотел напоминаний о том времени, которое он провел у вас, Литта, на стене. Не поймите неправильно, дело не в вас. Просто он очень долго ждал, прежде чем уйти.

– Кстати, с этого места поподробнее. И как он умудрился уйти из закрытой квартиры.

– Все очень просто. Девушка, которая поливала цветы, пришла не одна. Мужчина, который был с ней, увидел картину на стене и потом вернулся один. Он выпустил Егора. В прямом смысле этого слова – выпустил с полотна и из квартиры.

– То есть этот мужчина тоже мастер?

– Да, причем хороший мастер. Правда, мы не знакомы. Я увидел Егора в сквере, когда выгуливал нашу собаку. Мастеру или тени очень просто понять, что перед ним его соплеменник. Егор был без поводка, ошейника и хозяина. Поэтому я забрал его с собой. Потом он рассказал мне свою историю. Единственное, чего я не понял, – почему мастер, воплотивший его, не взял Егора с собой. Тени первое время очень сложно во внешнем мире. Если уж ты сделал, по твоему мнению, доброе дело и выпустил тень на свободу, позаботься о ней.

– Хотелось бы понять, кто этот мастер. И как он попал в квартиру Литты один – украл ключи у той барышни?

– Этим вопросом я займусь завтра в редакции. Главное спрашивать так, чтобы окружающие не вызвали психиатра. Не могу же я сказать Нике в лоб – мужик, которого ты притащила в мою квартиру, вернулся один и оживил собаку на картине. Ну-ка, расскажи как мне, кто это такой?

– В лоб нет, но можно сказать, что соседка видела, как Ника заходила в твою квартиру не одна. И попросить барышню больше не устраивать из твоего дома бордель. Вот и все. И между делом поинтересоваться, кто же это все-таки был. А сейчас мы вернемся к тебе, поменяем замки и посмотрим – не пропало ли еще чего.

– Давай для начала заедем на Покровку. Меня пугает пустота на стене, а вешать обратно поводок под дождем рука не поднимается.

В маленьком художественном салоне, правда не на Покровке, а на Солянке, мы выбрали милейший натюрморт с букетом ирисов в изумительной вазе того же серого оттенка, как и пелена дождя на портрете уже живого Егора. Я решила больше не экспериментировать с живыми существами. Ваза с цветами казалась мне надежнее.

Жак помог мне с новым замком, новой картиной и сварил еще кофе. Я и не заметила, как уснула на диване. Разбудила меня тихая музыка из кухни. Удивительно, но из огромной фильмотеки мой новый знакомый сумел выбрать именно старого «Призрака Оперы». Любимая мелодия нежно лилась из маленького динамика. Жак курил, старое кресло с пледом, рядом на столике рюмка с коньяком.

– А ты, оказывается, любишь старые ужастики?

– Люблю. Но этот особенно дорог. Мы смотрели его в «Ударнике» раз пятнадцать, наверное. Почему ты не поехал домой?

– Ты уснула. Я подумал, что оставлять тебя сегодня ночью одну было бы неправильно.

– Проснуться и обнаружить тебя на кухне за просмотром любимого фильма – хорошее продолжение тяжелого дня.

– Почти начало нового. Скоро пробьет пять. А про день – я с тобой не согласен. Он был удивительным, а не тяжелым. Он подарил мне красивую сказку. С тобою в главной роли.

– Эту сказку, мой дорогой Жак, ты подарил себе сам много-много лет назад, приютив Виктора. Так что вчерашние события – всего лишь второй акт. И я, прошу заметить, была лишь массовкой.

– Ну не согласен… Роль второго плана – еще куда ни шло. Никак не массовка. И вот если бы я был председателем оскаровского комитета, то непременно выдал бы вам, многоуважаемая Литта, этого самого заветного дядюшку в бронзе.

Жак подошел ближе, на моих губах заиграл горький вкус любимого коньяка, а старый плед вдруг стал совсем лишним. Сказка? Сказка. Красивая и волшебная, с превращениями и добрыми магами. Она стала нашей общей сказкой. И мне очень хотелось прочитать ее до конца.