Сын города - Том Поллок

– А что будет, если они передумают?

Лицо парня напряглось, но взгляда он не отвел:

– Это однократная сделка. Балковые пауки не меняют решения.

Внезапно Бет увидела своего отца, буквально кишащего горем. Вообразила его рыдающим от благодарности, когда команда пауков притаскивает кабель к его губам и заполняет уши своей успокаивающей песней.

– Дерьмо, – выплюнула она. – Неважно, как все плохо и как низко они пали: люди исцеляются. Нельзя просто взять и разрешить им хоронить самих себя. Нельзя позволять этим созданиям предоставлять им какой-то там выбор. Они просто получают с этого чертову выгоду!

Принц-оборванец медленно выпрямился в полный рост. Голос его был проникнут презрением:

– Что ж, – сказал он, – спасибо Матери Улиц, что послала нам тебя, дабы исправить грехи наши. – Он сплюнул на землю и поинтересовался: – С чего ты взяла, что вправе решать, сколько люди могут получить, прежде чем захотят уйти? Кроме того, даже если ты и права, – а как же пауки? Они – отдельная раса. Думаешь, у них нет чувств? Они не думают? И, блин, не любят? Они не могут есть ничего другого, Бет; как бы сильно я или ты этого ни хотели, они просто не могут. Им нужен голос, если они не получат его, то сдохнут от голода. Это не их вина, и не моя тоже, так что заканчивай так на меня смотреть. – Тон его был ровным. – Гораздо больше жизней поставлено на карту, чем жизнь кого-то из плоти и крови, кого-то с четырьмя конечностями, кого-то, похожего на тебя. Тебе нужно понять это, и побыстрее, пока ты не разбила нашу армию еще до того, как Высь задействовал свои краны.

Бет закусила губу и опустила глаза. Она все еще слышала отголоски шипящих украденных голосов пауков. Все испортила. Кажущийся запачканным мозг болезненно очищался.

Филиус уставился на девушку прищуренными глазами.

– Что они тебе сказали? – наконец спросил он. – Это ведь не была обычная песнь любви? Что еще они сказали?

Бет сильнее закусила губу, не в силах поднять на него глаза. Она не ответила. Рассвет занимался над щетиной города на горизонте. Филиус повернулся и, не говоря ни слова, чинно удалился от башни.

– Тогда чья это вина? – спросила вдогонку Бет. – Если не твоя и не их, кто виноват, что для этих штук я – добыча? – произнеся последнее слово, она мучительно поежилась.

Парень остановился.

– Тот, кто создал их такими, – в конце концов произнес он. – Мать Улиц. Моя мать.

Глава 12

– Будьте добры, я бы хотел поговорить с Парвой.

Кара подсматривала в дверной проем своей комнаты. Из кровати она могла разглядеть открытую входную дверь внизу и человека с мясисто-розовой лысиной, стоящего на верхней ступеньке.

– Я очень сожалеть, сэр, – ответила мама на своем напевном английском. – Она очень болеть. И не может встать с кровать.

Кара медленно оглядела комнату. Девушка торчала здесь уже третий день. Пахло больницей, и она начинала чувствовать себя соответствующе. Кара прятала самсу с бараниной, приносимую мамой, под кровать.

«Аар ki pasandeenda, – каждый раз говорила ей мама, – твои любимые!» Теперь, когда она сидела дома, как в ловушке, Карина долгая борьба за вегетарианство была разбита ошеломляющей демонстрацией показной амнезии. Девушка чувствовала запах теста и мясного жира, свернутых вместе в одну забивающую артерии торпеду.

Девушка даже стихов почитать не могла. (Отец прибил бы ее, найди он экземпляр Донна[4], вшитый в учебник дочери по биологии. В своей простоте он, вероятно, понял бы как раз достаточно старомодного английского, чтобы уловить самые грязные фрагменты.) Кара начала чувствовать себя по-настоящему больной.

– Я мог бы… Возможно, я мог бы быстренько зайти и повидать ее? Это не займет… – мужчина затих. Его голос звучал испуганно – учитывая выражение лица, которым мама, похоже, отреагировала на подобное предложение, Кара не могла его винить.

Вслед за «До свидания» громко хлопнула дверь.

Кара просидела пару минут, нервно скребя ногтями кожу пальцев и ладоней. Она больше не болела, хотя и отслаивалась, словно карандашная стружка. Нижний слой был отвратительно розовым против ее обычного – чайного. Скоро кожи, касавшейся чего-либо на прошлой неделе, совсем не останется. Конечно, в итоге она бы все равно стерлась и обратилась в пыль, но так девушка чувствовала себя немного лучше. Она услышала подвывание пылесоса и перекрывающее его довольное пение мамы, ведущей единоличный джихад против грязи. У мамы Кары были полные шкафы платьев, все еще в магазинных пакетах.

«Они бывают новыми лишь раз, дорогая, – счастливо покудахтывала она. – Я берегу их для особого случая».

Именно так чувствовала себя Кара, придя домой посреди дня со словами, что заболела, когда мама, не задавая никаких вопросов, жадно поприветствовала ее и уложила в кровать: будто ее приберегают для особого случая. Как покрывающееся пылью платье в пакете.

Кара не могла не вспоминать кабинет Солта, резко пахнущий дезинфицирующим средством. Она сидела там, окаменев от ужаса, ожидая, что он будет кричать, но Солт, конечно, никогда бы этого не сделал. Вместо этого он прочитал вслух «послужной список» Бет: аресты за мелкие магазинные кражи и вандализм, драки, прогулы. Ее репутация была испятнанной, сказал учитель; он знал, что по выходным она продавала картины на Кэмденском рынке, и подозревал, что в остальные дни приторговывает среди учеников травкой. Он отметил, что в Фростфилдской средней школе нет никаких сведений о месте работы отца Бет, и мистер Брэдли еще ни разу не приходил на родительское собрание.

– Я лишь могу заключить, – с поддельным сожалением сказал Солт, – что она сама, как может, добывает себе пропитание. И теперь этот акт вандализма, в котором замешана и ты.

Он отмахнулся от Кариных протестов. Учитель знал, что это была Бет, конечно, знал, неважно, мог или не мог сие доказать. Никто другой просто не мог этого сделать.

– Защитники прав детей, конечно, дадут свою независимую оценку, – с мрачным удовлетворением заметил Солт, – но, полагаю, у них есть прочная клетка, чтобы транспортировать твою маленькую подружку.

Он как будто выдернул затычку из живота Кары. Полуночное граффити, шатания по улицам, возможность выходить в город ночью – в этом вся Бет. Попади она в приют, и тот станет ее концом.

Кара подумала: «Она сделала это для тебя».

– Я не хочу этого, Парва, – сказал Солт, наклоняясь вперед, и девушка почувствовала запах утреннего кофе в его дыхании, – но она ужасно на тебя влияет. Разрушает твое будущее. – Он запнулся, как будто его только что посетила мысль, а потом медленно проговорил. – Думаю, если бы я увидел в тебе подлинную заинтересованность в будущем, реальную готовность измениться, то избавился бы от этого. – Он похлопал по обложке папки.

Кара неохотно посмотрела ему в глаза, выражавшие только глубокую озабоченность. Он подначивал ее, заставляя чувствовать свою беспомощность – показывая ей, как великолепно умел притворяться невинным.

– Дважды в неделю, после уроков, – мягко сказал он. – В этом кабинете. Дополнительная математика. Я тебя выручу.

Кара сглотнула, с болью разрабатывая пересохшее горло, потом снова, пока, наконец, не нашла в себе силы кивнуть.

Голос Солта стал твердым:

– Я хочу, чтобы твоя маленькая подружка ушла, Парва: это не обсуждается. Она может уйти либо из моей школы, либо из дома. Тебе решать. – Улыбка вползла на его лицо: – Это будет нашей тайной, – сказал он, наклонился над столом и поцеловал девушку в губы.

Каждый мускул ее тела сжался от запаха пота в складках его шеи, щетина царапнула скулу. Твердые кончики пальцев опустились на ее поясницу и залезли под резинку трусов.

Она не знала, хотел ли он ее, потому что испытывал желание или потому, что понимал, какую боль это ей причинит. Кара не знала, была ли для таких, как он, какая-то разница.

Ее сердце сжалось почти до точки при мысли о матери, узнавшей, что дочь целованная, что она перестала быть новой. Что бы тогда случилось с особым случаем?

Стоя в кабинете директрисы, под испепеляющим взглядом Бет, Каре хотелось закричать: «Не смей ненавидеть меня! Я сделала это для тебя!»

Но не могла. Она просто стояла и смотрела, как Бет отворачивается от нее с глазами полными обвинений в предательстве. Кара знала: теперь, когда подруга так ей нужна, Бет ненавидела ее.

Кара не хотела нуждаться в Би. Крошечная злобная и разъяренная часть сердца Кары ненавидела ее в ответ.

Ветерок, влетевший в окно, пощекотал Каре шею. Девушка пошла закрыть его, а потом остановилась. Лысеющий мужчина сидел в видавшей виды машине несколькими ярдами дальше по улице. Она уставилась на него, но он так и не прикоснулся к зажиганию. Он не выглядел угрожающим. Плечи его резко упали – он казался совершенно разбитым.

Кара прикусила нижнюю губу: