Чакра Кентавра (трилогия) - Ольга Ларионова

— Сатана перкеле! — прошептал Юхан, исчерпывая этим весь свой арсенал крепких выражений.

Он силился описать свои чувства в менее сильных словосочетаниях и — не мог: впервые в жизни у него буквально отнялся язык. Собственно говоря, ничего удивительного, если учесть всю вереницу свалившихся на них приключений: работали себе на околомарсианской станции, вышли по графику в открытый космос, и на тебе — навалились какие‑то космические пираты, повязали по рукам и ногам, придушили малость, затащили, надо полагать, в свое разбойничье логово, а тут…

Чтобы все‑таки как‑то выразить свое отношение к увиденному, Юхан перешел на язык жестов и, закатив глаза, красноречиво поднял большой палец, что, по–видимому, должно было означать: “Если сия особа — предводительница пиратов, то я — руками и ногами за космический разбой!”

Командир марсианской орбитальной станции “Фобос-23” летчик–космонавт Юрий Брагин, ценитель женской красоты и человек стремительных решений, что тоже в нем органично сочеталось, показал в ответ два пальца и выразительно пожал плечами, что должно было означать: “Вот уж не ожидал от отца двоих детей!” — а затем повернул большой палец книзу, что со времен функционирования Колизея ничего хорошего не предвещало.

Сейчас же это означало одно: берем заложника.

Но не успели они сделать и одного шага, как сверху, из‑под потолка, на них обрушилось что‑то ослепительно лиловое, бьющее мягкими крыльями и уже нацеливающееся изящным клювом прямо в лицо. Обычного человека такое нападение довело бы до шокового состояния, по реакция натренированного космолетчика сработала прежде, чем разум смог оценить всю несостоятельность подобной атаки, и огромная блистательно–аметистовая птица через секунду уже самым непочтительным образом была зажата у Юхана под мышкой. Теперь инициатива бортинженера оказалась в какой‑то степени скованной, потому что правой рукой приходилось удерживать трепыхавшегося фламинго, и Юрген, опасаясь, что эта пусть даже почти бесшумная возня может несвоевременно разбудить хозяйку дома, ринулся вперед, одним броском перекрывая несколько метров, потому что после ее пробуждения счет идет уже на доли секунды. Дракон выпростал из‑под крыла лошадиную голову и возмущенно топнул копытом; лицо спящей дрогнуло, и она, не открывая глаз, легко подалась вперед, отталкиваясь от подушки и гораздо быстрее, чем мог предполагать землянин, нашарив эфес лежащей рядом шпаги, — но в следующий миг Юрген одной рукой уж крепко держал ее за плечи, а другой зажимал рот:

— Pardon, — пробормотал он машинально.

При звуках его голоса она вздрогнула и замерла, но в этой неподвижности не было притворства затаившегося животного, — нет, так замирают, когда напряженно ждут новых звуков, стараясь не пропустить их; у него возникло достаточно нелепое предположение — может быть, в довершение всей невероятности происходящего, она еще и понимает его?

— Thank you, — шепнул он, едва шевеля губами, чтобы показать, что он благодарен ей за отказ от сопротивления, — и тут же услышал серебряный звон: шпага выпала из разжавшейся руки и скользнула на пол; на всякий случай он инстинктивно подхватил оружие, опустив ее руки, — и тут же они легко метнулись к его лицу, и он почувствовал беглое прикосновение ее пальцев, как это делают слепые, но в этих движениях не было любопытства, нет, здесь сочетались неуверенность и страсть, жадность и благоговение… И лицо ее, узкое смуглое лицо с закрытыми глазами — оно было обморочно напряжено, и только губы под его левой рукой, зажимающей рот, непрестанно шевелились, как будто она быстро–быстро повторяла одно и то же; он даже напрягся, стараясь уловить это слово, — и вдруг с безмерным удивлением понял, что она целует его ладонь.

Его рука дрогнула и опустилась, и в тот же миг ее губы очутились возле самого его лица, едва ощутимо касаясь его, они жарким и влажным контуром очерчивали каждую его линию, безошибочно угадывая и изгиб бровей, и легкую горбинку носа, и по мере этого узнавания медленно раскрывались глаза — огромные, сияющие, гиацинтово–лиловые, как чароит, и неподвижно глядящие в одну точку, как у слепорожденных….

— Асмур… — рождалось, как заклинание, возле самого его лица. — Асмур… Асмур…

Он не знал, приветствие ли это или имя, земной или неземной язык звучит сейчас перед ним, но инстинктивно чувствовал одно: происходит какая‑то ошибка, горькая и жестокая, и он — ее виновник. Ему нужно было как‑то вмешаться, по он понимал, что это будет все равно что ударить по этому прекрасному слепому лицу.

— Асмур! — вдруг крикнула она с нетерпеливым отчаянием, и ее пальцы с неженской силой вдруг рванули ворот его костюма, так что брызнули во все стороны звенья молнии, и черные волосы скользнули по его груди — замерев, она слушала, как бьется его сердце…

И в тот же миг сиреневая птица, воспользовавшись полным ошеломлением Юхана, вырвалась у него из‑под мышки и, самоотверженно ринувшись к своей хозяйке, точным движением спикировала ей прямо на плечи, прикрыв голову и руки девушки пушистым фламинговым покрывалом. Сияющие глаза, обрамленные розовым опереньем, мгновенно ставшие зрячими, жадно ищущими, вскинулись на Юргена, и за какую‑то секунду только что счастливое лицо исказилось целой гаммой совершенно противоположных чувств; они не чередовались, сменяя друг друга, а наслаивались — отвращение, разочарование, смертельный ужас; эмоциональный взрыв, который мог быть порожден только безумием, оказался настолько силен, что сменился даже не беспамятством, а каким‑то окаменением — на руках у Юргена лежал сведенный ужасом манекен.

— Да помоги же мне, Юх! — в полной растерянности крикнул командир, подготовленный к любым экстремальным ситуациям, кроме подобной.

— Ппо–моему, — пробормотал Юхан, начавший удваивать не только гласные, но и согласные, — у мадемуазель температура…

Юрген наклонился над девушкой и сделал то, что было в данный момент самым естественным, — дотронулся губами до ее лба.

Тем не менее она вздрогнула, как от удара электрического тока.

— Точно, — с некоторым облегчением сказал командир. — Под сорок. И сделай милость, убери этого розового гуся…

— Пошел, пошел. — Юхан взял крылатое существо за шкирку, собираясь вторично проявить по отношению к нему полнейшую непочтительность. — Тут не до тебя — видишь, человек болен!

“Гусь” вскинул голову и хрипло, но членораздельно прокричал какое‑то слово.

— Попугай… — разочарованно пробормотал Юхан. — Юрг, берегись!

Стены комнаты как будто лопнули сразу в девяти местах, и в этих разом распахнувшихся отверстиях показались люди, вооруженные самым разнохарактерным оружием — от рапир до пистолетов, весьма напоминающих лазерные. И у каждого из них на плечах, положив клюв на голову, сидела диковинная птица. Изумление, ужас, восторг — самые противоречивые чувства отразились па их лицах, заставив землян заподозрить, что и эти девять тоже безумны; но смятение это было столь велико, что, пожалуй, для его причин одного появления здесь экипажа марсианской орбитальной станции “Фобос-23” было маловато.

Наконец восемь юношей, соскочив на ковер, благоговейно приблизились к смуглой леди и, преклонив колено, замерли в самой почтительной позе, не обращая на землян ни малейшего внимания; и только девятый, самый юный, носивший на плечах что‑то пестрое, напоминавшее курочку–рябу, ни секунды не раздумывая, бросился на Юргена с обнаженной шпагой.

Попытка была предпринята с явно негодными средствами — экс–чемпион военно–воздушной академии по фехтованию, Юрий Брагин несколькими незамысловатыми приемами выбил оружие из рук юнца, а Юхан, экс–чемпион начальной школы по примитивным уличным дракам, поставил ему подножку.

Следующего претендента не нашлось. И вообще окружающим было явно не до землян — здесь и без них происходило что‑то из ряда вон выходящее, граничащее с абсолютно невероятным. Несомненно было только одно: виновницей общего ошеломления была именно она, смуглая дама.

(Здесь кончается первая часть, хотя вторая уже давно началась.)

II. Сэниа–Юрг

Она открыла глаза, медленно обвела взглядом коленопреклоненных воинов звездной дружины — явились‑таки без спроса! Впрочем, теперь все равно. Подошел к концу славный поход, и последняя, запретная звезда Костлявого Кентавра оказалась для них счастливой — Тарита–крэг согласился остаться на четвертой планете, и седые крылья унесли его в беспредельность красноватых сухих равнин. Сыновний долг был исполнен. Джаспер ждал. Надо было возвращаться. Она перебрала все возможные причины, которые позволили бы ей задержаться вдали от родины, и не нашла ни одной убедительной. С каждой планеты она брала малую дань — что‑нибудь на память, и даже с последней проклятой кем‑то звезды ее корабль унес ни мало ни много — пару страшных звездных волков, о которых умалчивали даже легенды.