Слепые души - Алана Инош

— И за что же вы цените Настю, скажем? — спросил отец.

Альбина немного помолчала, чему-то улыбаясь.

— Она очень светлый человечек… У неё есть этот внутренний свет, который так редко встречается. Только временами на неё набегают тучки… Вернее, она сама их нагоняет. Она очень хороший человек, только иногда бывает не очень в себе уверена. Впрочем, с кем этого не бывает? В молодости мы все такое испытываем. Но у неё есть одно качество, которое перевешивает всё. У неё очень мудрое сердце. Оно способно видеть то, чего не видит ум. И в нём очень много нерастраченной любви… Представляю, как посчастливится тому, на кого она решит её обрушить со всей силой. Мне хочется только одного: чтобы это был человек, действительно достойный её любви. И если такой человек найдётся, то он будет счастливчик.

У меня сжалось сердце. Альбина говорила так, будто не считала себя таким человеком. Из-за шрамов было трудно определить выражение её лица, но я уже немного научилась понимать его. Сейчас это была грустная нежность.

— За это стоит выпить, — сказал отец после некоторого молчания. Он разлил по бокалам остатки вина и добавил: — Причём до дна.

Когда я провожала Альбину до машины, у меня рвалось из груди сердце. Слова чугунными гирями висели на душе и не шли на язык. Мы так и не сказали отцу, что между нами произошло. И тяжелее всего было осознание, что он вряд ли сможет это понять. Возле дверцы машины рука Альбины потянулась, чтобы обнять меня, но какое-то шестое чувство заставило меня бросить взгляд вверх, на кухонное окно. Там стоял отец.

— Аля, папа видит нас в окно, — сказала я.

— Рюрик, покури, — сказала Альбина.

Рюрик вышел из машины, а мы сели на заднее сиденье. С полминуты мы молчали. В небе парила крылатая тоска, сердце надрывно саднило. Слёзы, которые копились у меня в горле, наконец прорвались наружу.

— Ты что, маленькая? — Моей щеки ласково коснулась ладонь Альбины.

Из меня выплеснулось:

— Аля… Ты… Ты моя родная. Это ты — тот человек, на которого я хочу обрушить всю мою любовь.

— Я в этом не так уверена, — сказала она грустно. — Я думаю, ты достойна лучшего, малыш. А я не стою и тысячной доли твоей любви. Не трать на меня драгоценное время твоей молодости. Вряд ли у нас с тобой что-то получится.

— Как ты можешь так говорить, Аля? Ты меня не любишь… Не любишь!

Я рыдала, уткнувшись лбом в подголовник переднего сиденья. Альбина печально молчала, потом развязала и сняла галстук, как будто он её душил.

— Люблю… Люблю, моя родная, — проговорила она глухо. — И именно поэтому я не хочу, чтобы ты страдала. Если ты выберешь меня, ты сама знаешь, что это будет значить. Будет тяжело. Если ты не уверена, что выдержишь это, лучше и не начинать…

— Да мне плевать! — вскричала я, ударяя кулаком по подголовнику. — Плевать, что скажут какие-нибудь бабушки на лавочке!

— Речь не о бабушках, — возразила Альбина. — На посторонних людей ты можешь не обращать внимания, потому что они тебе чужие, а как быть с родными? С твоим папой, например? Как ты ему объяснишь это? Я не думаю, что он поймёт и смирится, он не из таких людей. Всё кончится разрывом, и ты снова будешь страдать. Я не хочу этого, Настенька. Я знаю, как ты его любишь… Ты бы не хотела причинять страдания и ему.

Я откинулась на спинку сиденья. Руки повисли, как плети, словно из них ушла жизнь. Сердце висело в груди камнем, из глаз катились слёзы.

— Ты предлагаешь отказаться… Отказаться от любви только из-за того, что кто-то что-то скажет, кто-то косо посмотрит. Даже пусть из-за того, что папе будет стыдно рассказывать обо мне каким-нибудь своим знакомым. Да, я понимаю, ему будет нелегко… И больно. Возможно, это не пройдёт для него бесследно. Это может его уязвить… Хорошо, допустим, я откажусь… И что дальше? А дальше — ничего. На хрена тогда мне будет вообще нужна моя жизнь?!

Рука Альбины легла на мою.

— Настенька, милая, у тебя ещё всё будет… Ты так цепляешься за меня, как будто я — твой последний шанс.

— Может, и правда — последний, — прошептала я.

— Не говори глупостей, малыш. У тебя всё будет хорошо.

По щекам струились горячие солёные ручьи. Рюрик курил, прислонившись к капоту. Из магазина шла старушка в мешкообразной куртке, со старым лицом и старыми мыслями, посмотрела на него и поковыляла дальше. Ей не было дела до нашей драмы: ей бы донести, не разбив, яйца в кошёлке.

— Ничего не будет хорошо, Аля… Если я тебе не нужна, то так и скажи… И не морочь мне голову!

Она сжала мою руку.

— Настенька… Ты — мой свет, моё солнце. Моё счастье. Ты — чудо, которое подарил мне Господь. Наверно, последнее чудо. Спасибо тебе, что ты есть такая на свете. Спасибо тебе за всё.

У меня помертвело сердце. Еле шевеля похолодевшими губами, я пролепетала:

— Аля… Ты что, прощаешься? Ты хочешь сказать…

Альбина протянула ко мне руки.

— Иди сюда, малыш… Успокойся, поцелуй меня.

Её тёплые губы нежно прильнули к моим, но поцелуя не получилось: мои губы были как мёртвые. Она поцеловала меня в глаза и в лоб.

— Иди… Иди домой, милая. Только не плачь, а то папа может Бог знает что подумать.

На деревянных ногах я вышла из машины. Внутри я была живым трупом, но со стороны, наверно, всё выглядело вполне нормально. Каким-то чудом я не упала на ступеньках крыльца и вошла в подъезд. Услышав за спиной звук отъезжающей машины, я осела на грязную площадку, ухватившись за перила. Я чувствовала себя так, как, наверно, чувствовал себя Атлант, на терпеливые плечи которого давила вся тяжесть небесного свода.

Не знаю, как я дошла до квартиры. Двигаясь, как марионетка с обрезанными нитками, я убирала со стола и мыла посуду, а отец что-то говорил, но я ничего не понимала.

14 октября

Итак, записка написана, холодильник полон как никогда, и я, решив, что отец не будет на меня в обиде за не приготовленный ужин, говорю:

— Я готова, Аля, пойдём.

Я помогаю ей обуться, и она снова становится на голову выше меня. Потом я подаю ей плащ и шляпу. Прошу:

— Давай без парика.

— Ладно, только для тебя, — улыбается она и надевает шляпу.

Её парик я кладу в свой пакет, закрываю квартиру, и мы спускаемся по лестнице. Я поддерживаю Альбину за талию, но она спускается уверенно, почти как зрячая, а вот мои ноги меня подводят. Слегка пошатнувшись, я успеваю опереться ладонью о стену, и Альбина сразу же приостанавливается, заботливо обняв меня за плечи.

— Тихонько, малыш… Что, головка кружится?

— Вроде бы нет, — отвечаю я.

Она качает головой.

— Угораздило же тебя наглотаться этих таблеток… Давай пойдём помедленнее, и держись за меня.