Блеск презренного металла - Светлана Алешина

Мы возвращались в свой офис, можно сказать, победителями, и у нас опять появлялось ощущение твердой почвы под ногами. Великое дело — своя контора! Недаром чиновники так любят обзаводиться многочисленными кабинетами, приемными, секретарями и прочими аксессуарами. Толстые стены придают уверенности и создают впечатление незыблемости положения. Вне стен своей крепости человек становится жалким и слабым, этакой игрушкой стихий — нам уже дали это почувствовать, надеясь, что мы сделаем правильные выводы.

Но в тот момент, повторяю, я, с одной стороны, пребывала в состоянии некоторой эйфории, а с другой — голова у меня уже была занята совсем другой проблемой. Мне хотелось порыться в наших архивах, чтобы отыскать сведения об автомобильной аварии двухлетней давности, унесшей жизни родителей Аглаи. Ведь, по сути дела, кроме имени я ничего о ней не знала. Наша с ней встреча после неожиданного знакомства с человеком, назвавшимся Старостиным, приобретала совсем иной, загадочный и немного зловещий подтекст, который не давал мне теперь покоя. Чтобы разобраться, в чем тут дело, следовало начать с самого начала и прежде всего выяснить подлинную фамилию Аглаи.

Был уже вечер, и наши мужчины уже отправились по домам. В скверике теперь никого не было, кроме влюбленных парочек и владельцев собак, сосредоточенно выгуливающих своих питомцев. Мне стало жаль, что момент торжества мне не придется ни с кем разделить, но откладывать до утра я не стала.

В нашем здании еще работали некоторые конторы. Я поднялась на свой этаж и с огромным удовлетворением сорвала с дверей печати, которые были наложены по распоряжению господина Ерохина.

Пустой офис, погруженный в вечерний полумрак, показался мне осиротевшим и печальным. И меня он, казалось, встретил недоверчиво и настороженно, словно чужую. Иногда я совершенно серьезно думаю, что любые события накладывают отпечаток даже на неодушевленные предметы.

Я бросила на стол финансовые документы, привезенные от Ерохина, и села за компьютер. Заметка о катастрофе на автобусной остановке печаталась и в нашей газете — я это хорошо помнила, — значит, данные о ней могли уцелеть, потому что мы стараемся сохранять любую мало-мальски любопытную информацию. Никогда не знаешь, что в будущем может пригодиться.

К счастью, эта информация сохранилась. Через минуту я уже читала скупые строки о нелепой трагедии, унесшей жизни трех человек, а еще пятерых отправившей на больничную койку. Виноват был пьяный водитель «КамАЗа», не справившийся с управлением. Насколько я помнила, водитель этот получил впоследствии солидный срок и, наверное, по-прежнему находился в заключении. Скорее всего, никакого прямого отношения к семье Аглаи он не имел — просто ехал, куда ехалось. Короче говоря, на заказное убийство это ни с какой стороны не было похоже.

В общем-то, я в этом и не сомневалась с самого начала. Хуже то, что в заметке не было ни одной фамилии. Это обычная практика — как правило, в таких случаях фамилии не разглашаются. Но фамилий не было и в наших материалах. Видимо, два года назад это совсем не казалось важным.

Я задумалась. Где-то в судебных или милицейских архивах эти сведения можно найти, но после всей нервотрепки, которую устроили нам правоохранительные органы, у меня не было особого желания обращаться к ним за помощью. Хотелось взять некоторый тайм-аут. Но как же узнать фамилию Аглаи?

Что мне вообще о ней известно? Билет в Каратай, где она не живет, экскурсия по Тарасову, где она тоже не живет, дом, где она не живет тоже… Где же она, в конце концов, живет, черт побери?! Удивительная девица — кажется предельно бестолковой, однако свои тайны блюдет как профессиональный разведчик! Я болталась с ней полдня и ничего о ней не узнала. Совершенно точно мне известно только одно — куда она собирается — в неведомую страну Шангри-Ла, где сходятся вообще все чистые души на свете… Нечего говорить — информация бесценная!

И тут я вспомнила о кладбище. Обычно я предельно любопытна — не знаю, врожденное это или выработано профессией, — но в случае с Аглаей проявила непростительное равнодушие. Все ее изыскания прошли мимо моего внимания, я не придала им никакого значения. Теперь об этом оставалось только сожалеть.

Но кое-что еще можно было поправить. У меня хорошая зрительная память, и я, пожалуй, могла бы разыскать могилу, которую навещала Аглая. Ту самую неухоженную могилу, коей Аглая уделила пару минут своего драгоценного внимания.

Здесь, правда, тоже мог таиться подвох — кто знает, что могла нафантазировать эта странная девушка? Может быть, под могильной плитой покоится прах совершенно посторонних людей?

Имелся еще один ориентир — дом на проспекте Строителей, в котором до недавних пор якобы проживала Аглая. Но мне этот ориентир представлялся еще более ненадежным. О станции Каратай и говорить не стоило. У меня теперь вообще были большие сомнения, что в тот день Аглая собиралась куда-то ехать.

Короче говоря, мне следует еще раз навестить то кладбище. Я решила сделать это завтра же, после того как заберу из суда заявление на неправомерные действия господина Ерохина и его команды. Теперь, после того как Ерохин постарался отнестись к нам предельно объективно, оно теряло всякий смысл. На горизонте у нас маячили совсем другие неприятности.

Закрыв офис на замок, я отправилась домой. По дороге с мобильного телефона я обзвонила всех сотрудников, сообщив им, что с утра жду их в помещении редакции. В подробности я вдаваться не стала, желая сохранить некоторый элемент интриги.

По дороге из гаража меня невольно начали одолевать разные мысли. Не то чтобы я всерьез чего-то опасалась, но поглядывала на темные углы с особым вниманием. Время было примерно то же, и в окрестностях моего дома опять почему-то было на редкость малолюдно, и все это, естественно, не прибавляло мне уверенности. У меня даже с новой силой заныла ушибленная нога.

Кое-как я дохромала до своей квартиры и с облегчением отперла дверь. Кажется, все обошлось. Собственно, если бы получилось иначе, я первая была бы удивлена. В нашей практике бывало всякое, но угроза физического насилия возникала лишь в крайнем случае — когда преступник был, что называется, прижат к стене и у него не оставалось других аргументов. Кого мы прижали к стене сейчас?

Но одно дело доводы разума, и совсем другое — ощущения. Особенно ощущения женские. Напряжение, которое охватило меня еще на улице, не торопилось отпускать меня и потом, когда я уже была под защитой собственных стен.

Я зажгла свет во всех комнатах и прошлась по квартире. Все было, кажется, в порядке, но странное беспокойство, которому не было никаких разумных объяснений, не покидало меня. Наверное, что-то похожее чувствовал Робинзон, впервые увидевший на пустынном берегу след человеческой ступни.

Но он-то хотя бы видел след. А что пугало меня?

Я села в кресло и попыталась сосредоточиться. Рука моя невольно потянулась к пачке сигарет, валявшейся на столике. Я достала сигарету и, поднеся к носу, вдохнула ее пряный, с медовым оттенком аромат.

И тут мне показалось, что я поняла, в чем дело. Запах! Я была готова поклясться, что в квартире был слабый, едва уловимый посторонний запах. Мы, конечно, не собаки, для которых мир на девяносто процентов состоит из запахов, но во многих случаях и мы способны буквально нюхом чуять постороннего, может быть, даже не отдавая себе в этом отчета. Я почти не сомневалась, что в моей квартире не так давно кто-то побывал. Запах здесь остался, несомненно, мужской — некая смесь крема для обуви, дезодоранта, дешевого мыла — но без столь ожидаемого табачного компонента. Я даже догадывалась — кто мог оставить этот запах. Хотя, само собой, у меня не было ни грамма доказательств.

Значит, нужно постараться их найти! Я бросила в пепельницу сигарету и принялась обшаривать всю квартиру. Не знаю, что я ожидала найти. Все, кажется, было на месте, ничего не пропало. У меня возникало смутное ощущение, что какие-то вещи лежат не так, как утром, но это вполне могло быть и следствием разыгравшегося воображения. То же касалось и монитора компьютера, который показался мне чуть теплым. Был он действительно теплым или мне это всего лишь померещилось?

В последний момент я вспомнила о втором экземпляре ключа от входной двери, который лежал у меня на дне вазочки для цветов — на самом виду. Я перевернула вазочку — ключ и сейчас лежал там. Но кто мог сказать — лежал ли он там сегодня утром? Что могло помешать Старостину найти этот ключ, пока я возилась на кухне, и положить его в карман? Не зря же он с таким усердием рыскал по квартире в тот вечер. Что могло помешать ему прийти сюда, когда меня не было, и порыться в моих бумагах, ознакомиться с содержимым компьютера? Логически рассуждая — ничего. Он почти ничем не рисковал, не совершал кражи, не оставлял следов и даже ключ вернул на место. Его интересовала информация. Он, видимо, не был до конца убежден, что я ничего не знаю об Аглае. Видимо, для него это было очень важно.