Тропинкой человека - Евгений Щукин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я слушаю вас, — он поднялся. Голос — беспристрастен. Лицо — непроницаемая маска.
— Здесь? — я растерялся. — Разве мы не зайдем в Церковь? Мне нужно войти внутрь.
Он молчал.
— Чего вы боитесь?! — закричал я. Всполошенное криком воронье тут же добавило свой голос. — Я ничего не смогу сделать там, в средоточии сил Бога!
«Соглашайся… Ну же! Чего ты ждешь?!»
Он отступил в сторону:
— Входите.
Я не смог этого сделать. Опять.
Видя мои затруднения, отец Василий мягко спросил:
— Как вас зовут?
— …Кеша.
— Иннокентий, значит. Именем Господа Бога нашего Иисуса Христа, войди, Раб Божий Иннокентий в Храм Божий!
Я повторил попытку. На этот раз мне удалось продвинуться чуть дальше.
Тогда он просто взял меня за руку. Тепло его ладони прошло в тело, наполнило мышцы. Все мое существо на краткие мгновенья стало иным. Не лучше и не хуже — просто иным. Не отпуская моей руки, отец Василий ввел в Храм еще одну заблудшую душу.
Внутри — он отпустил меня, пошел вперед, указывая дорогу. На полпути оглянулся, заметил, что я стою на прежнем месте, удивленно произнес:
— Идите же.
Я не ответил. Даже не пошевелился.
Тогда он вернулся и повел меня дальше. Безвольный, следом за ним я прошел в небольшую, скромно убранную комнату, где был усажен на стул.
Не отнимая руки, отец Василий произнес:
— Я вас слушаю.
Слушает он… Я набрал в грудь побольше воздуха, несмело улыбнулся.
— …Даже не знаю с чего начать.
— Начните с себя.
С себя… Легко сказать, с себя. Родился, рос, не привлекался…
Священник смотрел доброжелательно, терпеливо. Ждал.
— Давайте… — голос пресекся и я откашлялся. — Давайте, я расскажу, как я стал… таким?
Он кивнул. Его ясные, добрые глаза светились молчаливой поддержкой.
Я заговорил. Говорил долго, страстно и, наверное, сбивчиво. Зачем-то представился по всей форме — отец Василий слушал, слегка кивая там, где я, ожидая его реакции, поднимал от коленей свой горящий взгляд.
Я рассказал о том случае возле «Пушкинки», когда мне пришла в голову мысль обойти здание; поведал о разбое в больницах; о том, как сложно было скрыть все от родных; разобраться в себе. И в завершение — о том, как пытался найти вампира и что из это получилось.
Священник не произнес ни слова осуждения. Ни пока я говорил, ни после, когда я, выплеснув все, уставился на него в безотчетном ожидании кары.
Каким все-таки великим, по-настоящему духовным человеком он оказался! Во взгляде, в жестах — я видел одну лишь поддержку. Все, что он позволил себе, это спросить:
— Вы хотите исповедаться?
— Да, — я почти не колебался.
Это была моя первая исповедь и поначалу я сильно стеснялся: не так-то просто вынести грязное белье на обозрение. Но постепенно застенчивость отступала, чему здорово способствовало «Прости Господи», вставляемое священником после оглашения очередного греха.
Я перечислил, все, что сумел вспомнить. Нельзя ничего скрывать — не будет благотворного эффекта исповеди. Не будет по той причине, что нельзя скрыть грехи от себя — будет зашлаковывать душу. И я говорил, говорил.
И все же слукавил. Один грех, самый страшный, я старательно приберегал напоследок. Сам не знаю, чего хотел этим добиться. Так или иначе, когда все остальное было сказано, мне пришлось напрячься и — вымолвить:
— Я виновен в смерти человека… показал на него вампиру, чтобы спастись… самому.
Отец Василий помрачнел, шевельнул скулами, но все-таки выдавил побелевшими губами:
— Прости Господи.
— Все, — я облегченно перевел дух.
— Прощаются Рабу Божьему Иннокентию грехи его во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь! — он троекратно перекрестил меня.
По телу вновь прошла судорога. На сей раз куда менее болезненная, чем раньше.
Святой отец выглядел усталым. Это было мне понятно: каждый грех, который прощает священник именем Бога, по сути, берется на себя. Ничто не уходит бесследно.
— Вам, наверное, пора, — наконец сообразил раскаявшийся грешник.
Отец Василий взглянул на часы. Я последовал его примеру. Без четверти десять.
— Да, пора, — выжидательно глядя на меня, он поднялся.
Приняв фразу священника за намек, я шевельнул было руками. Чуть-чуть. И силы меня оставили.
— Извините, — он снова взял мою руку в свою. Легонько потянул.
К моему удивлению, сейчас я встал без малейших усилий. Все так же, держась за священника, прошагал к выходу.
На крыльце мы разжали руки. Робко заглянув в глаза священнослужителя, я попросил?
— Можно, я приду к Вам завтра?
Он тихо, так, что только мое чувствительно ухо могло уловить этот звук, вздохнул…
— Если вам неудобно, я не буду вас беспокоить.
— Нет-нет, приходите, — его задумчивые глаза снова заглянули в мою душу. — Приходите, я буду вас ждать.
— Спасибо, святой отец!
Улыбаясь, я неловко топтался на месте. Потом добавил:
— Если бы вы только знали, как это важно для меня! Я подойду к семи, хорошо?
— Приходите.
— Спасибо. И — Благослови Вас Бог!
Он застенчиво улыбнулся. Склонил в поклоне голову. Проговорил «До свидания» и быстро зашагал прочь.
— До свидания, — прошептал я. — Храни Вас Господь. Храни… Вас Господь.
В эту минуту я совершенно не думал о себе. Редкое явление. Сейчас мои мысли были направлены на удаляющегося от меня человека. А ведь помог! Рискнул! Страшно было — а он… И не прогнал же! Божий человек. Чистый…
И вообще: какой Мир прекрасный!
Забудьте о том, что нас разлучало,
Вспомните дружбу, забудьте печали…
Я был совершенно, искренне уверен, что в эту ночь не встретится мне шайка пьяных подростков, не оскалит клыки обиженный вампир и родная милиция — будет заниматься иными делами. Сейчас рядом со мной не было места для интриг, убийств, войн и другого безумства.
Я шел по ночному городу и любил каждую снежинку, каждый поворот, всех и каждого. Звездная россыпь молчаливой музыкой сопровождала мою прогулку. Это было чудесно! Наверное, именно такое состояние величается счастьем.
Дай вам Бог Здоровья! Да хранит Он Вас и Ваших близких! Ныне и присно, и во веки веков. Аминь!
Глава 10
После той памятной истории, когда меня обнаружили на дне котлована, я собрал пожитки (понимай: коробку с донорскими пакетами) и перебрался в совсем иное место — Парк Победы. Во-первых, данный массив был значительно протяженней, что снижало шансы повторного «спасения»; во-вторых, желающих гулять по парку зимой было меньше. Да и зарываться я стал как можно глубже — едва ли не в землю. Кто на молоке обожжется, тот на воду — ласково смотрит.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});