Великий Краббен - Виктор Дмитриевич Колупаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мякишев, надо сказать, очень нервничал, когда перемещал Феликса, когда прижимал Алешу. Понятно, он опасался: парни что-то предпримут, поднимется скандал в отделе, вокруг отдела… Но они тихо сходили на нет. Сначала у Мякишева, похоже, наступало ошеломление. Недолгое, но заметное. Видно, его потрясала легкость, с какой все делалось. Он ожидал чего угодно, — только не этого. Они тихо сходили на нет. И тогда Мякишев кидался заботиться о них. Устраивал в лучшие поликлиники, раздобывал дефицитные лекарства, хлопотал о путевках… И ведь это было искренне, я видел; теперь, когда они не представляли опасности, но нуждались в его помощи, — он счастлив был дать им эту помощь, у него потребность была помогать слабым, он нуждался в том, чтобы в нем нуждались, и жаждал творить добро…
Я неточно выразился, сказав, что синеоки не задавали вопросов. Нет, задавали. Были такие вопросы, которые они задавали. Несколько раз я оказывался тому свидетелем.
— Не бойся… — говорил Лайнаумэ Мякишеву. — Ничто тебе не угрожает. Почему ты всегда боишься?
Обычно это при мне происходило: Ладыкин велел не отпускать Мякишева одного в сопки, — мало ли…
— Разве можно понять то, чего не любишь? — спрашивал Лайнаумэ Мякишева.
Вопросы; если синеоки их задавали, оказывались у них, видите, вот такие. Что же, они были хорошие ребята, и каждый из них жил в ладу с природой. Были ли они простодушны? Думаю, другое; они были и р я м о-душны. И потому вопросы их были таковы.
— Подумай, — обращался Лайнаумэ к Мякишеву, — ты о нас заботишься? Или иначе ты не умеешь заработать на жизнь?
Ладыкин не вмешивался. Он все передоверил Мякишеву. Его интересовали только методы исследования. Он был специалист по методикам.
— Неужели можно защищать кентавров и губить людей? — спрашивал Лайнаумэ.
Само собой, Мякишев держался с синеоками как представитель человечества в целом.
— А обязательно, чтоб была суета вокруг нас? — спрашивал Лайнаумэ, глядя в лицо Мякишеву. — Нельзя просто жить рядом синеокам и людям?
Потом произошло вот что.
У Мякишева появилась новая аспирантка, из Якутии. Все заметили: в одной, в другой работе у Гали — информация, какой ни у кого не было, близко ничего подобного не было; скорее всего, синеоки сами ей помогали (пожалуй, это делал Лайнаумэ). Понятное дело, мы насторожились, ждали, как поведет себя Мякишев. Он объявил концентрацию усилий на решении задач, важных для практики, и переменил Гале тему, а ее материалы отдал в соседний сектор. Галя начала новую работу, но ее стали мучить бронхиты, затем плеврит, затем осложнение на сердце, и родной якутский климат сделался ей, по заключению врачей, противопоказан.
Было лето, снова был июль, когда синеоки начали пропадать. Они просто исчезали, один за другим., Бесследно. Их становилось все меньше и меньше.
Не то чтобы Мякишев заволновался; я ему много раз говорил, он отмахивался: куда они денутся! Я приходил к нему снова, он меня успокаивал: куда они денутся, дети малые! Мякишев готовил доклад о синеоках для конференции по использованию природных ресурсов и не хотел отвлекаться. Наконец он уступил; мы отправились искать Лайнаумэ.
И вот опять теплым и влажным днем мы шли наудачу в сопки. Облака у горизонта и солнце на ярко-синем небе. Мы поднялись по тропе, среди лиственниц, к тому самому месту, где когда-то впервые встретили Лайнаумэ. И увидели его. Он ждал нас.
Полуобернувшись назад, Лайнаумэ расчесывал хвост. Пропускал его через пальцы, еще раз и еще. Мы остановились. Лайнаумэ заговорил, не глядя на нас.
— Почему ты такой? — спросил Лайнаумэ у Мякишева.
Опять они стояли друг против друга.
— А тебе не все равно? — ответил Мякишев.
— Нет, — сказал Лайнаумэ.
Затем он встал на дыбы{ лицо его, с яркими голубыми глазами, оказалось высоко над нами, и круто повернулся на крепких задних ногах. Потом пошел по тропе прочь.
Мы с Мякишевым стояли не двигаясь.
А из-за деревьев начали выходить, один за одним, другие синеоки. Прежде их не было видно, теперь они появлялись, золотые, из зелени. И медленно уходили прочь вслед за Лайнаумэ.
Можно было не считать, здесь были все синеоки, все до единого. Все они уходили сейчас по тропе.
Когда последний стал исчезать за поворотом, Мякишев двинулся с места; неуверенно шагнул за ними. Я — следом.
Вы видели, наверное, эту красивую роспись на стене Дома ученых в Новосибирске: синеоки на уступе скалы, над обрывом перед закатным солнцем, впереди — Лайнаумэ. На самом-то деле это картина тревоги. Синеоки собирались на своем уступе, когда что-нибудь вынуждало их нервничать. Стояли, глядя на солнце, пока оно не скрывалось за горами.
Ясно было, что они идут на свою скалу. Притом они все прибавляли шагу. Мякишев, надо думать, почувствовал что-то, — шел и шел за ними, шел, а потом и побежал.
Мы выбежали на уступ одновременно с синеоками. И тут раздался странный шум; я увидел, как Лайнаумэ оказался в воздухе; но он не упал с обрыва, нет, он взлетел, раскинув руки; шум был шумом воздуха. Лайнаумэ был первым, вслед за ним взлетели другие, остальные, все; все синеоки взмыли над сопками за своим вожаком. Они летели, раскинув руки в стороны, вытянув тела горизонтально, ноги поджаты, хвосты колышутся сзади; летели прямо к опускающемуся солнцу.
Мякишев бросился за ними… Остановился. Я стоял рядом.
Синеоки удалялись… И вдруг, вдруг мне показалось, — Лайнаумэ обернулся. Да, точно! Наши взгляды встретились… Мы с ним были ровесники; он улетал, я оставался при Мякишеве.
Я рванулся к обрыву. Внизу, глубоко, были камни, текла река… Нет, это не пугало меня… Но Мякишев успел меня настичь, он кинулся на меня, сбил с ног и — навалился всей своей тяжестью.
Задыхаясь, я лежал под ним и видел, как удалялись синеоки. Стали золотым облачком на небе… приблизились к золотому диску солнца… и слились с ним.
Вот как это было.
Мякишева потом, говорят, встречали охотники. Он одичал; ему помогли, — дали собаку, сети, пристроили к лесничеству; он, рассказывают, так и живет там.
Особый интерес, по моему мнению, представляет то,
