Ангел в камуфляже - Марина Серова

— Да пошла ты отсюда, ворона хромоногая! — страшным голосом прикрикнул на нее Борис, возясь с ключами от входной двери.

Баба, видно ученая уже, негромко взвизгнув, скрылась за своей дверью и заголосила оттуда что-то угрожающее в наш адрес.

— Вот кобра! — обозвал ее Борис, справляясь с замками.

Убедившись, что он переступил порог, я закрыла перед собою дверь и с чувством выполненного долга направилась вниз по ступеням, на улицу, к остановке троллейбуса.

Планам на вчерашний вечер и сегодня не суждено было осуществиться. Вот так приходится работать частному детективу — с рассвета до полуночи, да еще и жизнью рискуя. Кто скажет, что я не в поте лица зарабатываю себе на бутерброд с красной икрой?

А на улице было замечательно, так что я с удовольствием прошла несколько остановок пешком, дыша ночным воздухом и светясь в темноте белизной шелкового спортивного костюма. Мой сегодняшний вечер тоже не без коньячка прошел, поэтому прогуляться было полезно — проветрить перед сном голову.

Интересную картину происходящего с семьей Синицыных нарисовали мне события прошедшего дня, в которых мне вольно и невольно пришлось принять участие. Шадов, Серега, Борис — все открылись передо мной, насколько позволили им обстоятельства и степень отчаянья от жизни, пошедшей вдруг наперекосяк. Один Андрей выпадал пока из поля моего зрения, и то не полностью.

Как сказал «афганец»-то этот, лежа связанный на полу синицынской квартиры и имея перед носом фотографию Бориса? Не этот, второй приходил к ним договариваться на острове. Андрей приходил договариваться. О чем? О том, чтобы вместо Наташи утонула я. Интересно, хоронили бы меня тоже под Наташиным именем? «Райским ангелам», для мести Шадову, требуется смерть его дочери, вот уж такие они сволочи, и с этим ничего поделать невозможно. А убить ее они принуждают Бориса и его брата, гарантируя в награду процветание их прибалтийской фирмы, в своей то есть вотчине.

Интересный, надо сказать, ход, не оставляющий Наташе никаких шансов. Если бы не необходимость имитации несчастного случая, в результате которого Борис и его брат остаются неколебимо чистыми, ее бы уже похоронили, бедную. И щепетильность этих мужиков — тоже препятствие для них немалое. Как хотелось услышать мне от Бориса ответ на пожелание работать самим, без помощников! Вывернулся, скотина пьяная! Я не настаивала. В таких условиях подмена Наташи мной — прямо акт гуманизма со стороны этих мерзавцев. Хотя, конечно, импровизация была со всех сторон глупой и только подбавила бы им забот.

Ладно, Боря. Я тебе «помогу»! Не за деньги, а по велению души. А душа велит разобраться со всеми этими «райскими» заморочками, а потом сдать тебя, голубчика, разгневанному папочке, господину Шадову. Пусть он сам и приговор тебе вынесет, и в исполнение приведет. За ним не заржавеет, а лично я тебя не трону, не бойся. С меня и Сереги хватает!

Господи, куда мир катится!

От этих мыслей настроение стало понижаться с устрашающей быстротой, и, рассудив, что постель для меня сейчас — лучшее из всего возможного, я, плюнув на прогулку под фонарями и звездами, вскочила в подошедший кстати троллейбус и покатила себе к дому.

На задней площадке Иванушка в потертых джинсах целовал свою Аленушку в обе щеки сразу. И губами не пренебрегал. И ей это нравилось. Жмурилась Аленушка, улыбалась, отвечала ему соответственно и с подобающей скромностью.

Вот эти люди в восторге от вечера, а я? А я устала сегодня и, пожалуй, не ответила бы сейчас так, как надо, своему Иванушке.

Зато совершенно неожиданно я убедилась, что соответствую нормам христианского смирения гораздо больше, чем думала. Все просто: меня убивали, можно сказать, дважды за последние двадцать четыре часа, а я обнаружила в себе готовность и желание помочь Борису, как он выразился, отпутаться от «Рая». Это было бы равноценно восстановлению их семьи и прежнего образа жизни. Если удастся, это будет благодетельством. Это будет благодеянием, неплохо, кстати, оплаченным. Словом:

«Кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую!»

Хотя вместо ударов поцелуи в щеки принимать гораздо приятней. И я приняла бы их от моего дорогого сенсея еще прошлым вечером, если б не эти бесовы «райские» заморочки.

Добралась я до дому без приключений.

Добралась-то без приключений, но лечь спать в этот вечер мне было суждено еще не скоро, потому что со двора перед моим подъездом началась для меня бразильская мыльная опера с Ниссами, Родригами и истеричными выяснениями истин и отношений. Видно, судьбе было угодно тоже провести меня сегодня и через это.

Я была удивлена и обрадована, увидев на дорожке под фонарем свою родную бежевую «девятку». Не могла же я предположить, что ее неожиданное появление здесь еще часа на два отодвинет от меня желанный сон! Подумала еще, простушка: мол, какие люди господа Шадовы, пригнали, не сочли за труд, чужую собственность под хозяйские окна!

В машине за рулем сидела Наталья собственной персоной, разгневанная, оскорбленная и необычайно молчаливая. Я поняла это, открыв дверцу, поприветствовав ее, но не получив ответа. Усевшись рядом и доставая из «бардачка» сигареты, я обдумывала способ, каким, не рискуя вызвать взрыв ее гнева, можно заставить разговориться, а заодно вернуться под мое влияние это создание, еще более простое, чем я сама. Странно, но о Шадове, вернее, о его гипертонических нервах, которые завьются винтом, едва он обнаружит отъезд дочери, у меня и мысли не мелькнуло.

— Поссорилась с отцом, Наташа? — спросила осторожно и просто так, чтобы разговор затеять.

— Я хочу поссориться с тобой! — ответила она скорбно.

— Ну что ж, приступай.

Я выпустила дымок уголком рта в сторону открытого окна и, подавив зевоту, посоветовала:

— Давай побыстрей, Наташ, поссоримся и спать пойдем, я так устала сегодня от ваших дел.

— Где Борис?

Здра-австуйте! А я-то думаю, с чего ее принесла нелегкая! Но все-таки он ее убивает, а она ищет его по ночному городу!

— Борис дома. Я его только что, пьяного вдрабадан, туда отвезла на вашей машине. А напился он у меня, здесь, на шестом этаже, не без моей помощи. — И спросила, уже не в силах подавить зевоту: — Ссориться будем?

Глаза ее огромные, полные слез, блестели, качественно отражая фонарный свет. Люди, как я устала сегодня от вас!

— Меня, значит, к отцу сплавила, а сама Борьку подпаиваешь? Хороша подруга!

Я сначала опешила, а потом не выдержала, расхохоталась, впервые сегодня от всей души.

— Не смей! — Наташа заколотила кулачками по баранке, постанывая от ярости.

— Да разве бы я посмела! — ответила, просмеявшись. — Не ломай машину!

Что за манера у этих Синицыных! Борис иномарку свою за руль встряхивает, эта вообще расколотить его пытается.

— А где ты была столько времени?

«Ну вот что, моя хорошая!» — подумала я и ответила:

— Ну вот что, любезная моя подруга, если я сижу и отвечаю на твои глупые вопросы, то это только потому, что давно тебя знаю, но ты не думай, что это дает тебе право устраивать допрос и истерику!

Она шипела что-то злобное мне в ответ, а я думала, что тон мною взят неверный и если продолжить в таком же регистре, то скорее всего вместо того, чтобы остаться под моим крылом, она уедет к мужу, а завтра прекратит свое существование на этом свете на радость «райским». Переживет Борис как-нибудь последний скандал, перетерпит.

— Ладно, Наташа, — перебила я ее самым миролюбивым тоном, на какой была способна, — давай поднимемся ко мне, и ты посмотришь, как мы с Борисом развлекались. Убираться я не стала перед тем, как его провожать пойти, тебя не ждала, сама понимаешь, поэтому следы всех наших занятий будут перед твоими очами. Пойдем?

— Пошли! — согласилась она с мрачной решимостью.

Едва выйдя из лифта, еще не подойдя к двери, я уже услышала, как надрывается звонками телефон. Психбольница!

— Наташка пропала, Татьяна Александровна! Эта дурища сумела выбрать момент, когда я отвлекся на пять минут, и сбежала, прихватив вашу машину! И дернул же меня черт оставить ключи от нее на видном месте!

Трубка вибрировала в моих руках от крика Владимира Степановича так, что невозможно было держать ее возле уха. Я протянула было ее Наташе, стоявшей совсем близко и слышавшей на этом расстоянии все не хуже меня, но она, округлив глаза, замахала в панике руками.

— Не вы первый, Владимир Степанович, сегодняшним вечером сообщаете мне об этом! — проговорила, смеясь, как только мне удалось подать голос.

Он оказался пораженным не самим этим известием, а моим смехом, совершенно неуместным даже с моей точки зрения, и в ответ издал лишь легкий хрип натруженного за день горла.

— Не волнуйтесь, — я мурлыкала со спокойствием кошки, уютно устроившейся среди подушек, — события под моим контролем, и ничего плохого вашей дочери не грозит. Пока, во всяком случае.