«ГESS». Тайный план Черчилля - Александр Васильевич Сосновский

ровно — признак внутренней уравновешенности. Знаете, пожалуй, есть важная деталь.

— Так, так, — оживился Гесс, — дальше, пожалуйста.

— Он пишет вначале о том, куда должна попасть записка… — Роман поднял глаза на Гесса. — А зачем писать, кому надо передать записку, если она и так предназначена родным?

Гесс хмыкнул, но не ответил.

— Вот это… Вот это совсем непонятно. Кто такая Фрайбург? Это мне непонятно.

— Это как раз понятно. Фрайбург — это бывшая секретарша отца.

— Да? — удивляется Роман. — Еще жива? А что за проблема с процессом?

— Когда в Нюрнберге слушалось дело отца, ее пригласили как свидетеля. Она много лет с ним работала, боготворила его, он доверял ей больше, чем моей матери… На процессе он сделал вид, что не знает ее. Вроде как потерял память, вы знаете, конечно, эту историю на трибунале. Он играл сумасшедшего. Играл неплохо, все ему верили. Кроме Геринга. Но отца это не смущало, и он играл свою роль дальше.

Для Фрайбург это была трагедия, она поверила, что он болен, и расплакалась прямо в суде… Много лет потом говорить и встречаться не хотела даже с нами. Потом рассказала нам, какую глубокую рану нанес ей отец, когда якобы не узнал. Она говорила, что многие годы плакала, вспоминая трибунал. Ей казалось, что ее предал близкий человек, а она любила отца и боготворила его.

Роман показал Гессу на пустую чашечку кофе.

— Можно еще?

— Конечно. — Гесс продолжил: — Потом они помирились…

— Кто?

— Отец и Фрайбург. Он лет двадцать тому назад передал ей через нас извинения. Она приняла. Но до конца так и не простила.

— Да? Ну хорошо, а что это говорит нам о его предсмертной записке?

— Вы, видимо, не поняли, они помирились очень много лет тому назад.

— Ну и что?

— Ладно, тогда смотрите дальше.

Роман продолжал смотреть на листок.

— Покажите мне фото, о котором пишет ваш отец.

Гесс вскинулся.

— Вы почти у цели.

— Так где же фото?

— Понятия не имею.

— То есть?

— Это фото отец получил от меня еще в октябре семьдесят второго года, и где фотография, я не знаю.

— Что? Вы хотите сказать…

— Да, я хочу сказать, что это письмо было написано много лет тому назад, а никак не за час до смерти в восемьдесят седьмом году!

Роман молча откинулся на спинку кресла и горящими глазами посмотрел на Гесса.

— Итак?..

— Да, я повторю: это письмо было написано не перед смертью…

— Вы так думаете или вы уверены?

— Уверен. В семьдесят первом у него случилась прободная язва, отца тайно вывезли в больницу для операции. Он был уверен, что умирает, и написал эту записку с просьбой отдать Берду. Но все прошло неплохо, его вернули в тюрьму, а записку нашли при обыске. После убийства подложили эту записку в его вещи как предсмертную. Вот и все — повесился, написал записку. Все поверили и сделали основной версией его смерти. Только этой записке уже много, много лет. Именно тогда, много лет тому назад, он и помирился с Фрайбург. И она дала ему то самое фото, о котором он пишет. Теперь вам понятно, что убийство очень умело выдали за самоубийство?

Гесс отвел взгляд, кашлянул каким-то сухим звуком и взял в руки документ, который они только что изучали.

— Скажите, вы не случайно интересуетесь смертью моего отца?

— Если я скажу, что случайно, — поверите?

— Не надо лукавить… О вас просил Юджин.

— Юджин был другом вашего отца, но врать не буду — мне было очень интересно.

— У нас обычно не принято говорить о семейных делах с чужими. — Гесс посмотрел Роману в глаза. — Кроме этого, вы русский, а я их не люблю.

— Почему?

В это время открылась дверь и вошла молодая женщина. Она была одета в спортивный костюм, а сумка с теннисной ракеткой ясно указывала на ее намерения.

— Вы говорите очень громко, — не здороваясь, тихо произнесла она, — снизьте тон или пройдите наверх.

Роман, несмотря на подчеркнутую холодность вошедшей, поднялся и слегка поклонился ей.

— Гутен таг.

— Я знаю про вас, — слегка улыбнулась женщина.

Гесс тоже привстал.

— Извините, это моя жена Сильвия. Сильвия, это тот журналист, я ему уже кое-что рассказал.

Сильвия налила себе чашечку кофе.

— Да. Речь идет об убийстве, и после того что вы услышали, вы тоже в зоне риска, — обратилась она к Роману.

— Почему так? Мною руководит в первую очередь профессиональный интерес. Почему это может стать опасным?

— Давайте-ка мы все-таки пройдем вначале наверх, там намного тише. А здесь очень много шума с улицы. А кофе мы возьмем с собой…

Гесс и Роман направились вслед за этой энергичной женщиной, которая взяла инициативу ведения разговора на себя. Наверху, кроме спальни, прямо у лестницы расположился большой кабинет, куда они все вместе и вошли.

— Продолжим, — Гесс сел напротив Романа. — Оставим все в стороне и расставим кое-какие акценты. Налейте себе кофе, а я немного расскажу… Отец летел в Англию, говорил на английском, знал английскую историю и считал, что англосаксы ближайшие братья германцев по крови. Однако именно англичане упрятали его в тюрьму. Они же убили его — я в этом уверен. Отец не кончал жизнь самоубийством.

Роман не выдержал:

— Хорошо, допустим, письмо подставное, но ведь результаты экспертизы не доказывают, что это убийство. И потом, все знают, что у Гесса были большие проблемы с психикой, он был не в себе. Как можно верить словам психически больного?

— Я попрошу помолчать, — недобро проскрипел Гесс, — отец никогда не страдал от психических проблем, его мозг работал до последнего дня как часы. Это британцы пичкали его психотропными и думали, что выбили ему мозг. Он был здоров, юноша. Отец очень хорошо играл роль сумасшедшего, даже Черчилль поверил в это. Иначе его никогда не привезли бы на трибунал, а уничтожили бы еще в