Вечера княжны Джавахи. Сказания старой Барбалэ - Лидия Чарская

И хохочет юная грузиночка, так хохочет, что не только в предместье Гори, на самом городском базаре слышно.

— Эй, Барбалэ, неси простыни, мы с Бэлой-красоточкой идем купаться! — властно звучит минутой позже звонкий голосок. Повелительные в нем отцовские нотки. Нельзя ослушаться. Рассердится Нина-джан.

Выползает из-под навеса кухни старая Барбалэ с двумя простынями.

— Ишь, что выдумали горные серны! Обед время готовить, а они купаться. Вот еще!

— Ну, ну, не сердись, не ворчи, Барбалэ, не то состаришься рано, — кричит княжна и неудержимо заливается смехом. — Уж кажется старее Барбалэ и быть нельзя. Седой Эльбрус-великан разве ее старше да Казбек мохнатый там в небесах…

И Бэла смеется. Сверкают газельи глазки, блестят белые миндалины зубов. Обе девочки прыгают вниз по уступам, туда к берегу, к самой воде.

Пыхтя и отдуваясь, спешит за ними Барбалэ.

— Выдумщицы, проказницы, скажу батоно-князю, достанется ужо вам.

Вот и река. Журчит и ропщет. Чуть дышит от зноя мутновато-зеленая Кура в берегах изумрудных. Дальше горы. Благодать!

Сонно кругом. В жару ни души на берегу. Купальня князя ютится одиноко. В нее вбегают обе девочки. За ними Барбалэ. Хлопает дверь.

— Стой! Не входи в воду, княжна-радость, Нина-джан! Стой, не входи! — внезапно оживляясь, тревожно кричит старуха.

— Что ты, Барбалэ? Аль и ты водяных джинов боишься? — смеется Нина.

— Молчи! Молчи!

Быстро опускает руку в карман Барбалэ, вынимает оттуда блестящий камушек и, размахнувшись, бросает его в воду.

— Господь и Святая Нина, будьте милостивы к ним, — шепчут чуть слышно блёклые старческие губы.

— Что это значит, Барбалэ?

— В первый раз купаетесь нынче, надо умилостивить джинов воды, а не то случится с тобою то, что случилось с глупенькой девушкой Тамарой из Мцхета.

— А что с ней случилось? Что? — так и всколыхнулись обе девочки, и тетка и племянница, впиваясь загоревшимися глазами в лицо старой Барбалэ.

И про купанье забыли обе. Чуют занятное что-то. Новую не то сказку, не то быль.

— Расскажи, светик жизни, солнце счастья, расскажи! — зашептали обе в раз, подбегая с двух сторон к старухе.

— Ума решились! А обед? А пилав кто будет варить нынче? А оладьи с персиковым сиропом кто спечет? Вы, что ли, разбойницы, непоседы?

Обеими руками открещивается старая Барбалэ. Да, видно, не в добрый час сорвалось у неё слово. Не отвертеться все равно. Не прослушав сказки, не пустят ее из купальни.

— Говори, персиковая, говори, медовая, виноградная, сладкая, говори!

Так и вьется вьюном, так и ластится княжна-красавица, так и сияет умильными глазками в лицо няньки-служанки.

Вздохнула Барбалэ. Поняла — нельзя отвертеться. Присела на приступочку у воды между двумя любимицами и начала ровным певучим голосом свое сказание.

Была у старого грузина Дато, что держал духан под горою, по проезжему тракту, дочка. Тамарой звали. Красоты неописуемой. Джигиты по ней с ума сходили. Таких очей, черных, как две бездны в горах, других не встретить на свете; таких губок — двух кизилевых ягод — не увидеть нигде. И щечек, похожих на спелые персики, тоже. А распустит Тамара черные косы свои, ну точь в точь черная туча в грозу-непогоду. Ресницы — что стрелы, брови — две темные змейки, а стан у неё так тонок и гибок, что готового пояса нельзя было во всей Грузии для красавицы сыскать. Уж больно тонка была Тамара.

Старый Дато души не чаял в дочери. Одна она у него была. Жена умерла давно, другими детьми не благословил Господь. Как не дорожить единственным детищем одинокому старику?

Многие женихи сватались за нее. Всем отказ, — больно горда и высокомерна была девушка.

Князья, уздени, беки, свои и горные, все не подходили. Последние и веру ради неё менять решались и коран свой нарушить и грузинскому христианскому Богу кланяться хотели — все из любви к красавице, а она и слышать о таких женихах не хотела.

— Не пойду ни за узденя, ни за бека, ни за князя, ни за дворянина, — гордо говорила красавица, — за царя выйду или ни за кого.

— За какого царя? — изумленно спрашивал дочку Дато.

— За земного, за горного, за водяного — все едино, лишь бы царская власть у него была! — шутливо отмахивалась она.

Шутила-то шутила Тамара, а в душе лелеяла тщеславную мечту: выйти замуж за такого человека, власть и могущество которого равнялись бы её красоте.

Отступились мало-по-малу женихи от девушки. Видят — недоступно для них сердце и рука красавицы, насилу милы не будут.

И перестали надоедать Дато-духанщику. Прекратили свои посещения. Опустел духан. Стали реже наведываться в него гости. Стали хуже идти дела. Рассердился на дочь старый Дато. Стал попрекать ее.

— Вот, мол, отвадила гордостью своей всех посетителей. Обеднели мы. Последний байгуш[28] теперь не посватается… Вот тебе и царица.

Обижалась на такие речи Тамара, уходила плакать на озеро, что лежало в горах, позади духана. Садилась на бережок и мечтала.

Я ли не красавица, я ли не завидная невеста, а вот нет-таки могущественного человека, который бы посватался за меня…

Сидит она, как-то раз, на бережку и тоскует. А день давно уже миновал. Вечер спустился над горами, заглянул в ущелья и в долины и замер над озером, такой нежный, тихий, прозрачный и голубой.

Тихо поднялся туман от озера и окутал берег.

И видит Тамара: выделяется из тумана что-то серое, в широкой хламиде, непонятно-расплывчатое, большое.

Мало-помалу обрисовываются неясные очертания, определеннее становятся формы видения. Теперь уже Тамара может разобрать что это такое.

Огромного роста, страшный и уродливый человек выходит из недр озера, одетый во все серое, точно облаком окутанный, с развевающимися по ветру зелеными кудрями. Зеленая борода до пояса. Огромные руки и ноги обвиты запястьями из стеблей водяных лилий и водорослей. А на зеленых кудрях — корона из белых цветов подводных. И синие глаза обращены прямо в лицо Тамары.

Испугалась девушка. Вскочила на ноги, хотела бежать от серого великана. Но синие глаза словно приковали ее к месту, словно заворожили ее.

Поднял руку водяной дух и произнес голосом, похожим на стон озера в бурю:

— Добрый вечер, красавица, давно я заприметил тебя, как ты приходишь сюда после солнечного заката горевать и печалиться на судьбу свою. Не тоскуй, звезда очей моих, не горюй о том, что не нашлось тебе жениха по сердцу. Права ты во всем, Тамара. Такой красавице не бывать женой ничтожного грузинского князя или горца-бека. Самому царю такая жена пара. Слушай, девушка, что буду я тебе говорить… Давно я приметил тебя, я, водяной царь — могучий Вод, повелитель рек и озер нашей страны. И полюбилась ты мне, красавица… Захотел я отличить тебя, сделать супругой своей, сделать царицей подводной… Согласись полюбить меня, прекрасная… Я ли не могуч и не силен! У меня есть роскошный хрустальный дворец, увитый водорослями, есть тенистые сады из высоких тростников, есть целые полчища рыб, мне подвластных, есть прелестные рабыни, зеленоокие русалки, что пляшут день и ночь, забавляя меня… Сила и власть мои огромны в подводном царстве, и я разделю их с тобою, если ты полюбишь меня… А вот взгляни и на те одежды, которые должна ты будешь носить, как водяная царица.

И, сказав это, нырнул обратно в озеро повелитель водных джинов. Нырнул и выплыл снова. Теперь в руках у него была тончайшая пряжа, отливающая серебром в лунном свете, вся затканная жемчугами. А на огромной ладони лежала прелестная царская корона и хрустальные башмачки.

Тамаре, не носившей ничего, кроме заплатанного бешмета и дешевых шальвар, вся эта роскошь помрачила рассудок.

И старый Вод с зеленою бородою не казался ей больше таким страшным, как прежде.

А повелитель джинов протягивал ей драгоценное платье и нашептывал в это время:

— Согласись быть моей женой и водяной царицей, и я окружу тебя такой роскошью и властью, какая тебе и не снилась никогда… Падать ниц будут перед тобой мои джины и русалки и предупреждать каждое желание твое… На ложе из лилий будешь ты отдыхать, прекраснейшая из дев Востока, а есть станешь такие редкие яства, каких не пробовал даже сам турецкий султан… Лишь только взойдет луна на небе, ты станешь выплывать с русалками, будешь резвиться и заводить пляски на хрустальной поверхности и песнею своей тревожить сладко сердца смертных. А сама ты не умрешь никогда, но по прошествии десяти сотен лет расплывешься туманом над землею… Вся твоя жизнь будет один сплошной праздник, и я, старый царь, склонюсь перед тобою со всем моим водяным народом, прекраснейшая жемчужина мира…

При последних словах Вода вздрогнула всем телом Тамара. Всколыхнулось сердце тщеславной девушки, затрепетала она.

Гордо выпрямилась статная её фигурка.