Все приключения Шерлока Холмса - Джон Карр

Мы с большим интересом слушали подробное описание ночных событий, которое Холмс сумел сделать на основании фактов столь мелких и незначительных, что мы, даже после того, как он указал нам на них, с трудом могли уловить ход его мыслей. Инспектор тотчас вышел, чтобы предпринять меры по розыску мальчишки-слуги, а мы с Холмсом вернулись на Бейкер-стрит и позавтракали.

– К трем я вернусь, – сказал Холмс, когда мы встали из-за стола. – Доктор с инспектором тоже подойдут сюда к этому часу; тогда, надеюсь, я смогу окончательно расставить все точки над i.

Наши гости пришли в назначенное время, но мой друг появился лишь без четверти четыре. По выражению его лица я увидел, что он доволен достигнутым результатом.

– Есть новости, инспектор?

– Нам удалось схватить мальчишку, сэр.

– Отлично, а я нашел остальных.

– Вы поймали их! – вскричали мы хором.

– Нет, я только узнал, кто они такие. Так называемый Блессингтон на самом деле, как я и ожидал, хорошо известен в полицейском управлении. Впрочем, как и его убийцы. Это Биддл, Хэйуорд и Моффат.

– Банда, ограбившая банк в Уортингдоне! – воскликнул инспектор.

– Именно так, – согласился Холмс.

– Тогда получается, что Блессингтон – Саттон?

– Совершенно верно, – подтвердил Холмс.

– Ну тогда все ясно как день, – сказал инспектор.

Но мы с доктором Тревельяном в недоумении переглянулись.

– Неужели вы не помните ограбление Уортингдонского банка? – спросил Холмс. – Банда состояла из пяти человек – четверых я уже упомянул, а пятого звали Картрайт. Они убили уборщика по фамилии Тобин и унесли с собой семь тысяч фунтов. Это случилось в 1875 году. Всех пятерых арестовали, но убедительных доказательств их вины не было. Тогда Блессингтон, вернее, Саттон – самый отпетый из всей компании, – выдал своих подельников в обмен на свободу. Благодаря его показаниям в суде Картрайта удалось повесить, а остальные получили по пятнадцать лет тюремного заключения. Некоторое время назад их досрочно освободили за примерное поведение, и они вышли, полные решимости отомстить предателю и покарать его той же смертью, какой погиб их товарищ. Дважды они подбирались к нему, но неудачно; наконец в третий раз им повезло. У вас еще остались ко мне вопросы, доктор Тревельян?

– Я думаю, вы объяснили все предельно ясно, – ответил доктор. – Теперь я понимаю, что в тот день, когда он так сильно разволновался и требовал навесить дополнительные замки, он, видимо, прочитал о досрочном освобождении своих бывших подельников.

– Совершенно верно, а разговоры о возможном ограблении были лишь для отвода глаз.

– Но почему он не признался вам, что боится за свою жизнь?

– Видите ли, уважаемый, зная мстительный характер своих бывших приятелей, он побоялся раскрыть свое настоящее имя даже мне. К тому же это была постыдная тайна, о которой не так-то легко рассказать. И все же в нашей стране даже последний негодяй находится под защитой закона, и, хотя в данном случае закон не сумел уберечь гражданина, я уверен, инспектор, что карающий меч правосудия настигнет преступников.

Так закончилось это необычное дело постоянного пациента и доктора с Брук-стрит. Полиции так и не удалось поймать убийц Саттона, но в Скотленд-Ярде поговаривают, что они были среди пассажиров печально знаменитого парохода «Нора Крейн», затонувшего несколько лет назад вместе со всей командой у берегов Португалии, в пяти лигах к северу от Порту. Дело против мальчика-слуги было закрыто за недостатком доказательств, и загадка Брук-стрит впервые по прошествии многих лет стала наконец достоянием широкой публики.

Случай с переводчиком

За все мое долгое и близкое знакомство с мистером Шерлоком Холмсом я не слышал от него ни слова о его родне и едва ли хоть что-нибудь о его детских и отроческих годах. От такого умалчивания еще больше усиливалось впечатление чего-то нечеловеческого, которое он на меня производил, и временами я ловил себя на том, что вижу в нем некое обособленное явление, мозг без сердца, человека, настолько же чуждого человеческих чувств, насколько он выделялся силой интеллекта. И нелюбовь его к женщинам и несклонность завязывать новую дружбу были достаточно характерны для этой чуждой эмоциям натуры, но не в большей мере, чем это полное забвение родственных связей. Я уже склонялся к мысли, что у моего друга не осталось в живых никого из родни, когда однажды, к моему большому удивлению, он заговорил со мной о своем брате.

Был летний вечер, мы пили чай, и разговор, беспорядочно перескакивая с гольфа на причины изменений в наклонности эклиптики к экватору, завертелся под конец вокруг вопросов атавизма и наследственных свойств. Мы заспорили, в какой мере человек обязан тем или другим своим необычайным дарованием предкам, а в какой – самостоятельному упражнению с юных лет.

– В вашем собственном случае, – сказал я, – из всего, что я слышал от вас, по-видимому, явствует, что вашей наблюдательностью и редким искусством в построении выводов вы обязаны систематическому упражнению.

– В какой-то степени, – ответил он задумчиво. – Мои предки были захолустными помещиками и жили, наверно, точно такою жизнью, какая естественна для их сословия. Тем не менее эта склонность у меня в крови, и идет она, должно быть, от бабушки, которая была сестрой Верне[103], французского художника. Артистичность, когда она в крови, закономерно принимает самые удивительные формы.

– Но почему вы считаете, что это свойство у вас наследственное?

– Потому что мой брат Майкрофт наделен им в большей степени, чем я.

Новость явилась для меня поистине неожиданной. Если в Англии живет еще один человек такого же редкостного дарования, как могло случиться, что о нем до сих пор никто ничего не слышал – ни публика, ни полиция? Задавая свой вопрос, я выразил уверенность, что мой товарищ только из скромности поставил брата выше себя самого. Холмс рассмеялся.

– Мой дорогой Уотсон, – сказал он, – я не согласен с теми, кто причисляет скромность к добродетелям. Логик обязан видеть вещи в точности такими, каковы они есть, а недооценивать себя – такое же отклонение от истины, как преувеличивать свои способности. Следовательно, если я говорю, что Майкрофт обладает большей наблюдательностью, чем я, то так оно и есть и вы можете понимать мои слова в прямом и точном смысле.

– Он моложе вас?

– Семью годами старше.

– Как же это он никому не известен?

– О, в своем кругу он очень известен.

– В каком же?

– Да хотя бы в клубе «Диоген».

Я никогда не слышал о таком клубе, и, должно быть, недоумение ясно выразилось на моем лице, так как Шерлок Холмс, достав из кармана часы, добавил:

– Клуб «Диоген» – самый чудной клуб в Лондоне, а Майкрофт – из чудаков чудак. Он там ежедневно с без четверти пять до сорока минут восьмого. Сейчас ровно шесть, и вечер прекрасный, так что, если вы не прочь пройтись, я буду рад познакомить вас с двумя диковинками сразу.

Пять минут спустя мы были уже на улице и шли к площади Риджент-серкес.

– Вас удивляет, – заметил мой спутник, – почему Майкрофт не применяет свои дарования в сыскной работе? Он к ней неспособен.

– Но вы, кажется, сказали…

– Я сказал, что он превосходит меня в наблюдательности и владении дедуктивным методом. Если бы искусство сыщика начиналось и кончалось размышлением в покойном кресле, мой брат Майкрофт стал бы величайшим в мире деятелем по раскрытию преступлений. Но у него нет честолюбия и нет энергии. Он бы лишнего шагу не сделал, чтобы проверить собственные умозаключения, и, чем брать на себя труд доказывать свою правоту, он предпочтет, чтобы его считали неправым. Я не раз приходил к нему с какой-нибудь своей задачей, и всегда предложенное им решение впоследствии оказывалось правильным. Но если требовалось предпринять какие-то конкретные меры, чтобы можно было передать дело в суд, тут он становился совершенно беспомощен.

– Значит, он не сделал из этого профессии?

– Никоим образом. То, что дает мне средства к жизни, для него не более как любимый конек дилетанта. У него необыкновенные способности к вычислениям, и он проверяет финансовую отчетность в одном министерстве. Майкрофт снимает комнаты на Пэлл-Мэлл, так что ему только за угол завернуть, и он в Уайтхолле – утром туда, вечером назад, и так изо дня в день, из года в год. Больше он никуда не ходит, и нигде его не увидишь, кроме как в клубе «Диоген», прямо напротив его дома.

– Я не припомню такого названия.

– Вполне понятно. В Лондоне, знаете, немало таких людей, которые – кто из робости, а кто по мизантропии – избегают общества себе подобных. Но при том они не прочь посидеть в покойном кресле и просмотреть свежие журналы и газеты. Для их удобства и создан был в свое время клуб «Диоген», и сейчас он объединяет в себе самых необщительных, самых «антиклубных» людей нашего города. Членам клуба не дозволяется обращать друг на друга хоть какое-то внимание. Кроме как в комнате для посторонних посетителей, в клубе ни под каким видом не допускаются никакие разговоры, и после трех нарушений этого правила, если о них донесено в клубный комитет, болтун подлежит исключению. Мой брат – один из членов-учредителей, и я убедился лично, что обстановка там самая успокаивающая.