Отрезок пути - Iris Black

Минут через десять он возвращается. Подогревает воду, разливает чай по чашкам, сопровождая свои действия ужасающим грохотом.

– Я еще не представился, – говорит он, рухнув на стул, который жалобно скрипит от такого обращения, – меня зовут Райк… Райнхард Лежéн, – добавляет он, заметив мое недоумение, – целитель Лежен, если официально. Но я терпеть не могу всякие официальности, поэтому зови меня Райк… Или Рик, если тебе так проще.

– Нет-нет, думаю, я справлюсь… Райк, – поспешно отвечаю я, принимая у него чашку с чаем, и, не сдержавшись, интересуюсь: – А вы немец или француз?

– И то, и другое, – смеется он. – У меня вообще многонациональная семейка. У всех в крови страсть к путешествиям, которая вкупе с отсутствием ксенофобии привела к тому, что из дальних стран мои предки привозили не только подарки, но также мужей и жен. Поэтому я еще и итальянец, и скандинав, и чего только не, – он снова смеется, тряхнув гривой светлых волос, демонстрирует мне свой профиль – римский нос и упрямый, чуть выступающий вперед подбородок – и резюмирует: – Собственно говоря, именно поэтому у меня такая рожа.

Я фыркаю в чашку с чаем. Этот тип начинает мне нравиться. Человек, который называет свое, весьма привлекательное, надо заметить, лицо рожей, и при этом так жизнерадостно улыбается, просто обязан быть приятным собеседником.

Рожа, впрочем, действительно примечательная. Такое впечатление, будто творец сделал это лицо из частей, которые до этого предназначались для разных людей, словно коллаж. Получилось в итоге симпатично, но странно. А вот имя почему-то кажется мне знакомым. Я точно его раньше не видел, но имя определенно слышал. Спрашивать как-то неловко. Мерлин, ну почему у меня такая дурацкая память? Названия растений на латыни, рецепты зелий, исторические события, которые уже никому не интересны, – это пожалуйста, сколько угодно. А вот дни рождения, имена, пароли и другие нужные вещи – нет, такой ерундой я свой мозг не засоряю. Кстати, о днях рождения! Интересно, когда день рождения у Северуса? Почему я раньше об этом не подумал? Надо обязательно выяснить у Лауди – эльфы все знают. Если окажется, что он был позавчера или три недели назад, я себе этого не прощу.

– Ты ведь в Хогвартсе учишься? – спрашивает Лежен.

– Да, на седьмом курсе, – подтверждаю я и, чтобы не изводить себя понапрасну, выпаливаю: – Можно вас кое о чем попросить?

– Попросить можно.

– Мы с бабушкой обычно приходим сюда на Рождество. В этот раз она тоже придет, но я вряд ли смогу. Поэтому и решил заглянуть сейчас. Но она… – я лихорадочно соображаю, в чем бы обвинить ничего не подозревающую бабушку, – она очень за меня беспокоится. И ей не понравится, что я разгуливаю в одиночестве – особенно в такое время. Вы не могли бы… не говорить ей, что я здесь был?

– Ты уверен, что тебя никто не видел? – спрашивает он, потирая подбородок.

– Вроде бы, нет. Разве что издали, но это ведь не страшно – они могут решить, что перепутали. Здесь сейчас такие толпы.

– Это ты верно подметил, – вздыхает Лежен и тут же на его губах появляется хитрая улыбка: – Хорошо, я ничего не скажу твоей бабушке. Но ты можешь столкнуться с кем-то, когда будешь уходить.

– Буду надеяться, что не столкнусь, – я пожимаю плечами. Что еще остается?

– У меня есть идея получше, – заявляет он. – Ты можешь аппарировать из этого кабинета. Ты ведь умеешь?

– Но ведь в Сент-Мунго запрещено аппарировать1!

– Ты будешь безмерно удивлен, но я вообще-то в курсе. Мы ведь никому не скажем об этом нарушении, не так ли?

– Ну…

– Ты же собираешься именно аппарировать? – допытывается Лежен. – Или тебе нужно открыть камин? Или может…

– Вообще-то я могу переместиться портключом, – говорю я и тут же прикусываю язык и мучительно краснею.

Поздно. Он замолкает и заинтересованно смотрит на меня. А я-то думал, что уже исчерпал сегодняшний лимит глупостей. Зарегистрированные портключи (а других и быть не должно) на дороге не валяются, и едва ли такой может оказаться в кармане обычного студента. Иными словами, я только что признался в преступлении. Очаровательно!

– Что ж, портключ – это еще лучше, – как ни в чем не бывало произносит Райк. – Сколько времени у тебя осталось?

– Около получаса.

– Отлично. Значит, еще по чашке выпить успеем.

Он делает глоток чая и жмурится от удовольствия. Я смотрю на него с удивлением. Одно дело прикрыть меня перед бабушкой, и совсем другое – нарушать закон. То ли он по природе анархист, то ли ему чем-то не угодила наша правящая верхушка. Собственно, а откуда он вообще здесь взялся?

– Целитель Лежен… ой!.. то есть Райк, а вы… вы давно здесь работаете?

– Как тебе сказать… если считать только этот раз, то с сентября.

– А откуда вы приехали?

– В основном, из Франции.

– А почему?

– Я посчитал, что лишние целители здесь не помешают… Ой, ну не делай такое лицо, ради Мерлина! – смеется он. – Я ни на секунду не поверю, что тебя устраивают разгуливающие по улицам Пожиратели смерти. Так вот, меня они тоже не очень устраивают.

Интересно. Нет, я, конечно, догадывался, что о нашей войне с Волдемортом знают и в других странах, но не думал, что кого-то это особенно интересует. Любые столкновения обычно считаются личным делом того государства, в котором они происходят. Наше правительство, например, в войну с Гриндевальдом не вмешивалось. Только Дамблдор вмешался, да и то, как считает Рита Скитер, исключительно по личным соображениям. Поэтому сложно ожидать от жителей других стран, что они примчатся поддерживать нас в трудные времена.

– В прошлом мне какое-то время пришлось жить в Англии, – замечает Райк, догадавшись о ходе моих мыслей, – Мне нравится эта страна, я стараюсь быть в курсе последних новостей, поэтому регулярно получаю английские газеты. Кроме того, здесь живут мои друзья и даже родственники.

– Это очень благородно с вашей стороны – приехать сюда.

– Благородство тут не при чем, – он отмахивается. – Считай, что я возвращаю долги.

Не знаю, что он имеет в виду, но лучше, пожалуй, не спрашивать. Я и так накинулся на него с вопросами, словно коршун. По правде говоря, он имеет полное право послать меня подальше вместе с моим любопытством.

– Значит, вы работаете в этом отделении? – уточняю я.

– Я во всех отделениях работаю, – заявляет он. – Там, где случаи самые интересные или сложные, что, в принципе, суть одно и то же.

На секунду у меня мелькает бредовая мысль, что он пытается вылечить маму и папу. Видимо, это отражается на моем лице, потому что Райк печально качает головой и говорит:

– Я думал, можно ли как-то помочь им, но, к сожалению, здесь я бессилен. Да и любой другой целитель тоже.

– Знаю, – я подавляю вздох. – Склеить разбитую чашу несложно, но ее содержимое восстановить нельзя.

– Я понимаю тебя, – кивает он, внимательно глядя на меня. Глаза у него удивительные – серо-зеленые с вкраплениями карего – никогда раньше таких не видел. – Знаешь, я работаю целителем почти двадцать пять лет. За это время у меня на руках умерло много людей. Тебе, должно быть, сложно понять это, но когда ты лечишь человека, ты принимаешь на себя ответственность за его жизнь и судьбу. Между вами возникает связь, которая в чем-то даже крепче кровной. И когда он умирает, часть твоей души уходит вместе с ним. Малая часть, поэтому поначалу ты ничего не замечаешь. Но со временем тебе становится все хуже. Поэтому считается, что целители должны ограждать свою душу от этой связи. Не должны зависеть от нее. Должны оставаться невозмутимыми. Но таким образом можно превратиться в чудовище. Так мне когда-то казалось, – он умолкает, задумчиво глядя куда-то вдаль, и продолжает после небольшой паузы: – Я был неправ. И со временем научился отпускать их. Теперь они проходят через мою душу, но не забирают ее с собой… Ты не должен держаться за них, Невилл! – вдруг требовательно говорит он безо всякого перехода.

– Простите? – я трясу головой, пытаясь уложить в ней его слова.

– Не держись за них, – повторяет Райк. – Не нужно, потому что это тебя убивает. Пусть они и живы, но там уже давно держаться не за что, и ты прекрасно об этом знаешь.

Я непроизвольно сжимаю кулаки.

– Да, это звучит жестоко, – безжалостно продолжает он. – Но ты понимаешь, что я прав. Я знаю, что происходит. Ты забываешь о них, не так ли? Я не ошибусь, если предположу, что ты вспоминаешь о днях их рождения через несколько дней после того, как они проходят?

Я киваю и опускаю глаза.

– Все нормально. Ты сам себя защищаешь, и не должен чувствовать вину. Не думаю, что им бы это понравилось, хоть я и не был с ними знаком. Если ты не хочешь приходить, не делай этого. Если забываешь, не переживай – это в порядке вещей. Случись со мной нечто подобное, я бы не хотел, чтобы мой ребенок – если бы он у меня, конечно, был – подчинял свою жизнь моей болезни и чувствовал себя виноватым из-за того, что ему совсем не хочется этого делать. Уверен, в твоей жизни достаточно людей, которым ты действительно нужен. Не правда ли?