Красный ветер - Петр Лебеденко

— Да, да, — подхватила мадам Лонгвиль, — сейчас многие открывают глаза и уши. Я это тоже вижу. А ваш отец, Жанни… Может быть, он тоже… Вы должны с ним повидаться…

С тех пор как к нему приезжала мадам Лонгвиль, прошло уже несколько дней, но ни она сама, ни Жанни не давали о себе знать.

Вивьен де Шантом не находил места. Порой ему начинало казаться, будто головорезы Пьера Моссана уже выследили Жанни и схватили, упрятали в какое-нибудь потайное свое логово и всеми средствами пытаются заставить ее написать под диктовку Арно Шарвену, мучают ее, издеваются над ней и, ничего не добившись, готовы расправиться с ней так, как умеют только они.

Особенно тяжелы были ночи. Не в состоянии уснуть, де Шантом бродил из комнаты в комнату, подолгу стоял у окна и глядел в темноту улицы, словно надеясь, что вот сейчас услышит стук каблучков Жанни и увидит ее, украдкой пробирающейся к дому. Потом подходил к бару, наливал рюмку коньяка, жадно, как пьяница, выпивал, закуривал сигару и снова бродил взад-вперед, изредка хватаясь за сердце, которое ныло все сильнее.

Мысли, одна мрачнее другой, не давали покоя, и де Шантом ничего не мог поделать, чтобы разогнать их, развеять хотя бы на короткое время.

Покоя не было. Только тоска о Жанни, чувство одиночества, раскаяния, воспоминания о прошлом. Раньше он никогда не заглядывал в семейный альбом, считая это занятие бесполезным и сентиментальным. Теперь же, перелистывая его, де Шантом подолгу держал перед глазами старые фотографии и не замечал, что часто разговаривает с самим собой.

Вот мадам де Шантом. Печальные глаза, грустная улыбка, на лице застывшее чувство не то скорби, не то затаенной боли. Они прожили вместе немало лет, но что он знал о своей жене? Чем она жила, о чем думала, что ее радовало или тревожило? Кажется, они никогда по-настоящему не понимали друг друга… А может, они никогда и не хотели друг друга понимать? Может, им это было не нужно? Так зачем же они так долго жили рядом?

А вот отец… Высокий умный лоб, серые большие глаза, жесткий, колючий взгляд. Холодное лицо аристократа — без чувств, без эмоций, словно маска, на которую смотришь также без всяких чувств. Когда он умирал, Вивьен де Шантом стоял у постели на коленях и держал его быстро холодеющую руку в своих руках. У него на глазах совершалось великое таинство природы — человек переставал быть человеком, уходил в вечное небытие, в мир, который веками силились распознать тысячи и тысячи великих мудрецов, уходил человек, давший ему жизнь, а он, Вивьен де Шантом, не только не испытывал сострадания, не только не видел в этом акте смерти жестокой несправедливости, а чувствовал некое облегчение: наконец-то он возьмет в свои руки все, что принадлежало отцу, наконец-то он избавится от постоянно угнетающей его опеки.

«Мы — бездушные существа, — говорил он сейчас с запоздалым раскаянием. — Мы никогда и никого не любили, мы не могли даже искренне плакать, утраты воспринимались нами легче, чем потерянные бумажники с деньгами. Мы — как каменные идолы, как сфинксы, равнодушно взирающие на человеческие трагедии… И мы называем себя людьми…»

В такие минуты ему хотелось умереть. Вот только бы пришла перед самой смертью Жанни… Он попросил бы ее, чтобы она взяла его руку и не отпускала до тех пор, пока все будет кончено…

В один из долгих, как сама вечность, унылых вечеров в комнату Вивьена де Шантома заглянул слуга и испуганным голосом доложил:

— Пришел какой-то господин и требует, чтобы я допустил его к вам. Я сказал, что вас нет дома, но он ничего не хочет слышать. Говорит, будто видел вас через окно.

— Каким именем он назвался? — спросил де Шантом.

— Мисан… Так, кажется, он произнес свою фамилию.

— Может быть, Моссан?

— Да, да, Моссан. Именно Моссан.

— Он один?

— Один.

— Хорошо. Пусть подождет две-три минуты, после чего проводи его в гостиную.

Де Шантом набросил халат, сунул в карман маленький револьвер, взял из бара начатую бутылочку коньяка и две рюмки и отправился в гостиную. Удобнее устроившись в кресле перед чайным столиком, он закурил сигару и стал ждать.

Пьер Моссан вошел стремительной походкой, в которой чувствовалась уверенность, но не развязность, какую ожидал увидеть де Шантом. Остановившись в полутора шагах от чайного столика, он сказал:

— Надеюсь, господин де Шантом извинит меня за столь бесцеремонное вторжение?

Вивьен де Шантом минуту-другую молча разглядывал Пьера Моссана, потом пожал плечами и спокойно, твердо ответил:

— Если бы я не разрешил, вы не вторглись бы… Прошу садиться. Хотите рюмку «Наполеона»?

— Буду благодарен.

Де Шантом налил в обе рюмки, поднял свою и, разглядывая ее на свет, сказал безразличным голосом:

— Мне знакома ваша фамилия, мсье Моссан. Я имел честь познакомиться с двумя наглецами, если не сказать — негодяями, посетившими меня по вашему поручению… Ваше здоровье, мсье Моссан.

Он вдруг почувствовал, как что-то живительное, освежающее, словно морской бриз, входит в него, наполняя все существо давно утраченной энергией. Это «что-то» — возможно, ненависть ко всем пьерам моссанам, отвращение к ним, желание унизить сидевшего против него человека, как когда-то унизили его самого двое негодяев; наконец, еще более острое желание показать Пьеру Моссану, что далеко не все французы готовы склонить перед ним и всей его бандой головы, — все это всколыхнуло в душе Вивьена де Шантома былую гордость, достоинство, веру в свои силы. Собственно говоря, кто перед ним сидит? Бывший, как де Шантом узнал, полицейский, одно время находившийся на содержании проституток и бродяг. Ничтожество, возомнившее из себя важную особу.

— Почему же вы не пьете, мсье Моссан? Вам не нравится французский коньяк? Может быть, вы предпочитаете немецкий шнапс? Увы, ничего немецкого у меня в доме нет.

Пьер Моссан с удивлением смотрел на Вивьена де Шантома. Отдает ли он себе отчет в том, что говорит? Знает ли, что Пьер Моссан представляет силу, которая в скором будущем заставит трепетать все «двести семей» — воротил побогаче, чем этот старик? Или он уже выжил из ума?

Сдерживая нарастающий гнев, Пьер Моссан сказал:

— Мне нравится французский коньяк, мсье де Шантом…

— Господин де Шантом! — нажимая на первое слово, заметил де Шантом.

— Мне нравится французский коньяк, мсье де Шантом, — повторил Пьер Моссан, — но мне не нравится, как вы разговариваете с человеком, который является вашим гостем.

— Моим гостем? — засмеялся де Шантом. — Разве я приглашал вас к себе в гости? Вы, оказывается, большой шутник, мсье Моссан…

— Мы начинаем привыкать ходить в гости без особых приглашений. Так нам удобнее..

— Кто это — вы? Французы? Или…

— Осторожнее, мсье де Шантом, — резко сказал Пьер Моссан. — И не лучше ли нам перейти к делу? Надеюсь, вы догадываетесь о цели моего визита?

— Вполне.

— Где ваша дочь?

— Не знаю. И не хочу знать.

— Это неправда, мсье де Шантом. Вы знаете, что она жила на ферме близ Монпелье. И это вы предупредили, чтобы она оттуда уехала. Или я ошибаюсь?

— К сожалению, вы ошибаетесь. К моему сожалению, мсье Моссан. Если бы я был осведомлен, что моя дочь живет на ферме близ Монпелье, я сам отправился бы к ней и предупредил бы, что вы ее разыскиваете. И, как отец, я снял бы со своих плеч довольно тяжелую ношу…

Вивьен де Шантом видел, как лицо Пьера Моссана покрывается пятнами. От гнева, конечно, от клокочущей в нем ярости… И это доставляло де Шантому наслаждение. Вот так и надо разговаривать с подобными типами. Только так! Показать им, что их презирают, что их угрозы так же действуют, как комариные укусы.

Вивьен де Шантом, глядя на Пьера Моссана, улыбался. Сейчас вот он скажет ему, что скоро увидит свою дочь, да, да, скоро он ее увидит, ему удалось разыскать ее, но не для того, чтобы передать в руки бандитов.

Однако он этого не сказал. Незачем раскрывать карты. Слишком большой риск…

Пьер Моссан встал.

— Вы все хорошо обдумали, мсье де Шантом? — сдавленным голосом спросил он. — Вас не тревожат последствия, которые могут произойти в связи с вашим ответом?

Он опустил руку — в карман, и то же самое сделал Вивьен де Шантом.

Пьер Моссан ухмыльнулся:

— Вы очень наивны, мсье. Мы не настолько глупы и примитивны, чтобы открывать стрельбу в домах высокопоставленных лиц. Время для этого, к сожалению, еще не пришло, К моему сожалению, мсье. — Он извлек из кармана платок, вытер повлажневший лоб я добавил: — Вашу дочь мы, так или иначе, найдем. Она нам очень нужна. Что же касается вашей особы, то…

— Я вас больше не задерживаю, мсье Моссан. — Вивьен де Шантом глазами указал на дверь. — И хочу вас предупредить: если вы еще раз осмелитесь появиться в моем доме, вам придется иметь дело с префектом полиции.