Шпандау: Тайный дневник - Альберт Шпеер

4 мая 1965 года. Недавно, в эти дни, наполненные воспоминаниями, я задумался, как бы я охарактеризовал Гитлера сегодня, по прошествии двадцати лет. Пожалуй, сейчас я менее уверен, чем когда-либо. После стольких лет все противоречия кажутся преувеличенными, он превращается в неясную, расплывчатую фигуру. Конечно, приговор истории не вызывает у меня никаких сомнений. Но я не знаю, как описать самого человека. Я, безусловно, мог бы сказать, что он был жестоким, несправедливым, нелюдимым, холодным, капризным, себялюбивым и вульгарным; и он, в самом деле, был именно таким. Но в то же время он был полной противоположностью всем этим эпитетам. Он мог быть заботливым отцом семейства, щедрым начальником, дружелюбным, уравновешенным, гордым и способным восхищаться красотой и величием. Мне в голову приходят только два понятия, которые включают в себя все черты его характера и которые объединяют все эти противоречивые качества: скрытность и лживость. Сегодня, оглядываясь назад, я не могу с полной уверенностью сказать, когда и где он был настоящим, когда его истинное лицо не было искажено игрой, тактическими соображениями, ложью. Я даже не знаю, какие чувства он в действительности испытывал ко мне — по-настоящему ли я ему нравился или он думал лишь о той пользе, которую я могу ему принести.

Я не могу сказать, как он относился к Германии. Любил он эту страну хоть немного или она была лишь инструментом для реализации его планов? И что — я часто задаю себе этот вопрос после нашего спора по поводу моих служебных записок — он чувствовал в связи с падением рейха? Он страдал? Несколько лет назад я наткнулся на фразу у Оскара Уайльда, которая могла подойти к данной ситуации. Я выписал эту фразу: «Самая обычная ошибка — думать, что те, кто стал причиной или поводом к великой трагедии, разделяют и высокие чувства, подобающие трагическому строю».

6 мая 1965 года. В голове крутилась строчка из Шиллера, но я никак не мог ее вспомнить. Поэтому сегодня перечитал «Мессинскую невесту». Наконец я нашел отрывок, который искал:

Doch nur der Augenblick hat sie geboren,Ihres Laufes furchtbare SpurGeht verrinnend im Sande verloren,Die Zerstörung verkündigt sie nur.

В неудержимом теченьи кипучем,Краткий лишь миг те потоки родит,След их в песке исчезает сыпучем,Лишь разрушенье о них говорит.

8 мая 1965 года. Судя по тому, что я прочитал сегодня в «Берлинер Цайтунг» в годовщину капитуляции Германии, Президиум Верховного Совета Советского Союза выпустил заявление о том, что «даже через двадцать лет невозможно простить и забыть». Я представил себе этих людей, переживших сталинские чистки, которых Риббентроп считал близкими по духу («как наши старые товарищи по национал-социалистической партии»), которые держали миллионы людей в своих лагерях, поработили пол-Европы и аннексировали большие куски Германии, Польши, Финляндии и Румынии — я представил, как эти люди говорят о невозможности прощения.

10 мая 1965 года. Вчера я снова побывал в своем воображаемом театре. В пьесе Жана Ануя «Жаворонок» Жанна д’Арк говорит королю Карлу VII: «Мне всегда было страшно. Когда видишь перед собой непреодолимую преграду, скажи себе: «Ладно! Мне страшно. А теперь, когда я понял, как мне страшно, надо идти вперед». И у тебя все получится, потому что ты испугался заранее. Вот и весь секрет. Как только ты дашь волю своему страху и посмотришь в лицо опасности, Бог придет тебе на помощь. Но ты должен сделать первый шаг».

Прочитав этот отрывок, я снова достал рисунок, в котором я выразил страх и одиночество, которые испытывал во второй год заключения в Шпандау — человек, затерявшийся на ледяной вершине высокой горы.

13 мая 1965 года. Состояние Шираха снова стало критическим; теперь и на левом глазу появились признаки отслоения сетчатки в начальной стадии. Вчера дошли слухи, что три западных посла и их советский коллега дали согласие на операцию, которую сделает профессор Мейер-Швикерат. Проктер, британский директор, и отряд военной полиции сопровождали Шираха в операционную немецкой больницы. Ширах отправился туда в своей тюремной одежде с номером на спине и на штанинах брюк. Сетчатку соединили в восьми или десяти точках с задней стенкой глазного яблока. После недолгою отдыха Шираха перевели в британский военный госпиталь.

6 июня 1965 года. Несколько дней назад Ширах вернулся из госпиталя. Он рассказал о своей первой встрече с немцами за восемнадцать лет. Врачи держались крайне неестественно, сообщил он; любопытные медсестры и другие работники больницы выстроились в коридорах и смотрели на него скорее как на диковинного зверя, чем с сочувствием.

25 июня 1965 года. Несколько дней назад во время инспекции французский генерал Бинош показал на фотографии моей семьи и сказал: «Скоро вы их увидите!» Сегодня мне передали привет от Джорджа Болла. Но я не придаю значения таким вещам. Напротив, я чувствую, как во мне нарастает нервное возбуждение при мысли об оставшихся пятнадцати месяцах. Как будто надвигается кризис.

7 июля 1965 года. Джордж Райнер ездил с экскурсией по Берлину. Когда автобус пересек ось Восток-Запад, экскурсовод показала на уличные фонари и сказала, что их спроектировал Альберт Шпеер, который сейчас отбывает тюремный срок в Шпандау. Фонари — единственное, что осталось от моей работы в Берлине после того, как русские снесли рейхсканцелярию.

9 июля 1965 года. Сегодня дочитал книгу Августа Кёлера по технологии освещения; он цитирует меня как одного из основателей архитектуры света. Если я правильно понимаю, я сделал первый шаг в этом направлении, когда на Всемирной выставке в Париже удачно расставил прожекторы, которые ночью заливали немецкий павильон ярким светом. Целью было подчеркнуть архитектуру здания на фоне ночного неба и в то же время придать ему фантастический вид. Тем не менее это все же было сочетание архитектуры и света. Позже я проделал нечто подобное без архитектурной конструкции. На партийном съезде я экспериментировал с противовоздушными прожекторами; я установил 150 прожекторов, направленных вертикально в ночное небо, так, чтобы они образовали прямоугольник света. Внутри этого прямоугольника проходил партийный ритуал — создавалось ощущение сказки, словно мы находились в одном из воображаемых хрустальных дворцов Средневековья. Эта фантасмагория произвела большое впечатление на британского посла сэра Гендерсона, который назвал ее «ледяным дворцом».