Судьба - Николай Гаврилович Золотарёв-Якутский

В Маче не было никакой власти. Узнав, что в Якутске опять большевики взяли верх, Шарапов, Петухов и Юшмин, опасаясь за собственную шкуру, отошли в тень, выжидая.

Шарапов ненавидел Майю, даже подумывал о том, чтобы убрать ее. Но не решался — время сейчас неустойчивое: сегодня белые, а завтра могут прийти, красные.

За мужчинами важно шла, переваливаясь, разряженная купчиха, сверкая золотом серег и брошек. Она подошла к Майе, стоявшей на берегу в сторонке от всех:

— А ты чего ждешь? Жди, жди вчерашний день. Он тебе собачью смерть принесет вместо добрых вестей.

Майя даже головы не повернула в сторону бывшей хозяйки, все смотрела на приближающийся пароход. На палубе было безлюдно.

Матросы спустили трап. С парохода сошла женщина с большим белым узлом. За подол ее держались две девочки, похоже близнецы.

Остальные не торопились сходить, а может, больше никто и не приехал в Мачу. Нет, вон еще один идет, высокий, молодой, в начищенных до блеска сапогах, хорошо подогнанной кожаной тужурке и военной фуражке. Подошел ближе, все увидели — на фуражке звезда красная. И весь — в ремнях. На левом боку сумка, на правом — наган.

Военный оглядел столпившихся у причала людей, увидел Майю и с возгласом «мама» побежал к ней.

Потрясенная неожиданной встречей, Майя дрожащими руками ощупывала Семенчика, потом прижалась к его груди и замерла. Рядом с сыном она казалась маленькой, жалкой.

Возле них стали собираться люди. Купчиха глазам не верила. Неужели это тот самый заморыш, над которым она, случалось, измывалась.

— Повидаться приехал? — покусывая нижнюю губу, сказала купчиха, выдержав его взгляд. — А помнишь, как ты спинку мне в баньке тер?

Лицо Семенчика побагровело, но он по-прежнему в упор смотрел на бывшую хозяйку.

— Матушка-то твоя как вобла высохла, ожидая тебя. Погляди на нее. А ты, вижу, приоделся, на человека стал похож. Что-то долго тебя не было.

Майя вплотную подошла к купчихе.

— А тебе чего? — нагло спросила та, выставив живот.

Звонкая пощечина чуть не повергла купчиху на землю, до того она была неожиданной. Кругом одобрительно зашумели. Купчиха вскрикнула и, схватившись за щеку, метнула взгляд в сторону мужа, словно прося защиты. Но тот и не, пошевельнулся.

— Вот ироды!.. — выкрикивая угрозы, она быстро уходила с берега.

Над горизонтом поднималась грозовая туча. С реки подул сильный ветер, подхватил песок и мусор, закружил над людьми.

Шарапов повернулся к ветру спиной и зло выругался. Набожный Юшмин закрыл уши, а осторожный Петухов зашипел купцу в ухо:

— Ради бога, потише. Могут подумать, что вы Советскую власть ругаете. — И он воровски оглянулся в сторону Семенчика и Майи.

В деревню они возвращались втроем, молчаливые и злые, похожие на неудачно поохотившихся волков.

У ворот Шарапова остановились, о чем-то пошептались и вошли во двор.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

I

Из-за дальнего леса поднималось солнце. Его лучи золотили кресты Нохтуйской церкви, возвышавшейся на противоположном берегу реки. Птицы, радуясь погожему рассвету, наполняли тишину веселым щебетанием. Где-то куковала кукушка. В прибрежных тальниках ворковали горлицы. Над пахотой серебряными колокольчиками звенели жаворонки. Разноголосицей петушиного крика огласилась деревня. Прохладный воздух, пропитанный запахом хвои, освежал и бодрил.

Вдруг из-за прибрежных гор выглянули черные тучи, быстро начали расти и вскоре заслонили солнце. Мгновенно похолодало, потянуло промозглой сыростью. Река потускнела, сделалась свинцовой. Приумолкли птицы. Только крачки тревожно метались над речной бухтой, то падая камнем, то взмывая вверх с тревожным криком, да надрывно хохотали гагары.

Майя и Семенчик ничего вокруг не замечали. Майя взяла сына за руку и не выпускала ее, словно боялась, что тот вырвется и убежит.

— Ох, и поволновалась я, пока тебя, сынок, не было, — говорила она. — Уехал, и ни слуху ни духу. Чего только не передумала. Услышу, что где-то расстреляли красных, и хожу ни жива ни мертва: а вдруг и мой… Наступят холода — места себе не нахожу: как он там, не зябнет?.. Не голодает ли?.. Нет, довольно! Не мучь меня больше, ради бога, не уходи опять!

Семенчик заглянул ей в лицо:

— Мама, милая моя! Легко сказать — «не уходи». Не могу я сидеть дома. У меня дела, мама.

— Не пущу!.. — Майя крепко стиснула его руку.

В этом огромном мире, среди множества людей, единственный родной и близкий ей человек — Семенчик, сын Федора, надежда и опора ее. Без него так мучительно жить. Тревожно считать дни разлуки. Она хотела вырастить его большим, сильным, вывести в люди. Для нее он по-прежнему оставался маленьким Семенчиком, болезненным и слабым, за которым смотри да смотри.

Только сейчас, идя рядом с сыном, который уже на целую голову выше матери, она с восторгом подумала:

«Вырос сыночек мой. Совсем большим стал. И до чего же похож на своего отца. Вылитый Федор!.. — Майя глаз не сводила с Семенчика. — Увидал бы отец, какой у него сын. Восемь лет прошло…» — из груди у нее вырвался тяжелый вздох.

— И когда тебе уезжать?

— Не скоро, мама. Пожалуй, все лето будем вместе.

А Майя-то испугалась, что погостит сын день-два и — до свидания! Оказывается, надолго приехал. Домой она шла, не чувствуя земли под ногами.

Счастливая мать усадила за стол самого дорогого гостя, поставила на огонь медный чайник, стала расспрашивать:

— Сам приехал, сынок, в эти края, или тебя послали?

— Послали, мама, — признался Семенчик.

Майя догадывалась, кто и зачем послал ее сына-большевика в Мачу, тем не менее спросила:

— Кто же тебя послал, сынок?

— Советская власть.

Мать разломила пополам единственную лепешку, черствую и черную, положила на железную тарелку, налила сыну чаю.

— А почему себе, мама, не наливаешь?

Слова эта растрогали Майю: «Такой же заботливый, как отец», — подумала она.

— Ешь, ешь, я сыта.

Семенчик взял вторую чашку, налил чаю. Майя отобрала у сына чайник, придвинула к себе чашку.

— Где же ты, сынок, был целых два года? Что ел? В чем ходил?

Не сводя с матери любящих глаз, сын подумал о том, сколько разных событий произошло в его жизни за эти два года: типография, приход белогвардейцев, побег в Кильдемцы, встреча с вислогубым Федоркой у купца Иннокентия, снова побег, после которого долго скрывался в Намцах. «Рассказать обо всем? Нет, не буду. Услышит, расстроится, да и волноваться больше будет, как уеду».

— Всякое мама, бывает, когда не на печке сидишь, — уклончиво ответил Семенчик.

— Ты совсем еще ребенок. Зачем же уходить, куда глаза глядят? И я бы за тобой присмотрела. Как ни тяжело