Соленый ветер. Штурман дальнего плавания. Под парусами через океаны - Дмитрий Афанасьевич Лухманов

Наступила ночь на 1 января 1927 года.

У нас готовились к встрече Нового года. Решили встречать Новый год всем вместе в жилой палубе и пригласить «братушек» с «Мирадора».

Мы сразу же вошли с ними в самые дружественные отношения и ухитрились довольно свободно изъясняться на невозможной смеси русского, церковно-славянского, итальянского и испанского языков с добавлением английских слов в особо затруднительных случаях. Впрочем, молодым и весело настроенным морякам разных наций не надо большого лексикона для того, чтобы поговорить по душам:

— Камарадо!

— Камарадо!

Хлоп друг друга по плечу или по пузу — и разразятся хохотом. Потом угостят друг друга папиросами или сигарами. Потом начнут каждый показывать свое судно.

— Боно?

— Боно!

И опять хлопнут друг друга, и опять захохочут.

Помещение учеников и команды приняло праздничный вид. Борта и койки были завешаны флагами, столы покрыты белыми скатертями и уставлены пирогами, большими кой-какими закусками из Саутгемптонских запасов и свежими фруктами. Была и мадера, из расчета по бутылке на четырех человек.

«Мирадор» ошвартовался борт о борт. Все помылись, почистились, приоделись и после седьмой склянки сели за ужин.

Было весело, шумно, молодо. Братушек рассадили между «язычниками», и они чувствовали себя великолепно.

За несколько минут до полночи наш струнный оркестр, состоявший из дюжины балалаек, мандолин и гитар, собрался за занавеской из флагов, и с последним ударом восьмой склянки грянул Интернационал. Все встали.

После Интернационала начались тосты, сначала официальные, потом дружеские.

Праздник кончился вечером самодеятельности, в котором приняли участие и гости. Один из механиков «Мирадора» оказался виртуозом на гитаре и сыграл несколько прелестных хорватских народных песен.

Разошлись после двух часов, а в шесть начали сниматься с якоря.

Ветер посвежел, и мы поставили в помощь буксиру марселя.

Мы все еще шли, почти не видя берегов. Слева сзади чуть-чуть маячил Буэнос-Айрес, а спереди справа скорее чувствовался, чем виднелся кусочек низкого берега. Однако обставленный баканами фарватер был не широк и час от часу становился извилистее.

Сеньор Карузо, должно быть, никогда не водил парусных кораблей; стоя на баке, он танцевал, махал руками и бесился, когда уже бороздивший килем по дну «Товарищ» не сразу слушался положенного на борт руля.

Мы скоро перестали ждать команд Карузо и, подходя к бакану, означавшему поворот в ту или другую сторону, сами заблаговременно перекладывали руль. Таким образом, к моменту, когда Карузо начинал махать руками, руль был уже положен в нужную сторону.

Все шло гладко почти до самого вечера, и Карузо даром безжалостно тратил свою итальянскую энергию. Но вот на одном узком и мелком месте «Товарищ», несмотря на положенный право на борт руль, медленно покатился влево. Карузо начал кричать как бешеный и махать руками вправо и рулевым «Товарища», и «Мирадору». «Мирадор» тянул вправо изо всех сил, став уже почти перпендикулярно к «Товарищу». Толстый проволочный буксир натянулся как струна и лопнул. А «Товарищ» неудержимо покатился влево, в сторону песчаной банки…

Карузо схватился за голову и полным отчаяния и ужаса голосом простонал:

— О, террибеле моменто!

— Что, брат Карузо, из «Гугенотов» запел? — сострил стоявший рядом с ним Черепенников.

Завели новый буксир, пробовали стаскивать «Товарищ» на нос, за корму, но все тщетно. Большое судно наклонило всем левым бортом к песчаной банке.

«Мирадор» вызвал по радио на помощь второй буксир.

Наутро пришел «Обсервадор».

Оба парохода впряглись в «Товарища». Жутко было смотреть, как вытягивались стальные буксиры в руку толщиной и как точно приседали и вдавливались в воду пароходы. Но восточный ветер дошел уже до силы шторма, вода прибывала, и в два часа дня мы стронулись с места под громогласное «ура» наших ребят и команд «Обсервадора» и «Мирадора».

Дальше нас тащили уже два парохода.

Дорого взяли Миановичи за буксировку, но они, наверное, не ожидали, что им придется пустить в работу два самых больших буксирных парохода. Но делать им было нечего. Согласно условию, они обязались «доставить корабль в Росарио», а мне было решительно все равно, сколько для этого потребуется пароходов.

В четыре часа прошли узкий канал между островком Мартин Гарсия и отмелью того же имени. Здесь мы расстались с «Мирадором», и дальше нас повел уже «Обсервадор».

В Буэнос-Айрес послали радио, получив которое и Миановичи, и Додерос, и получатели нашего камня, вероятно, облегченно вздохнули.

К вечеру вошли в реку Парану.

Парана — неширокая, но глубокая река с сильным течением и бурой пенистой водой. Перекатов нет, да и банок немного.

Берега ее не высоки, но обрывисты, приглубы и сплошь заросли лесом. Кое-где виднеются домики фермеров, пристани, лодки. Встречаются речные и морские пароходы, идущие из Санта-Фе и Росарио. В общем, уныло, однообразно и скучно.

В десять часов вечера стали на якорь и простояли до рассвета. С рассветом тронулись дальше.

Теперь сеньор Карузо совершенно успокоился и уже весело болтал за нашими завтраками и обедами.

5 января, после захода солнца, увидали огоньки Росарио. А часов в десять вечера отдали якорь в виду города.

Задача выполнена

В девятом часу утра показались идущие к кораблю два катера. Один побольше с массой народу, другой поменьше и почище, очевидно, с властями.

Согласно правил, как судно, пришедшее из-за границы, здоровье экипажа которого еще не проверено местными медицинскими властями, мы подняли на фок-мачте желтый карантинный флаг.

С большого катера десятки людей махали платками и шляпами. Это были репортеры аргентинских, уругвайских, парагвайских и бразильских газет. Однако они не могли пристать к борту до тех пор, пока судно не осмотрено властями и не спущен зловещий карантинный флаг.

Со служебного катера высадились обычные власти с супрефектом морской полиции, молодым, очень франтоватым аргентинцем в военно-морской форме и его адъютантом.

На этот раз осмотр прошел не так быстро, как в предыдущих портах. По очереди вызывали в кают-компанию всех членов экипажа и сличали их наружность с описанием в анкетах и фотографиями.

Несмотря на некоторую стереотипность наших анкет, все обошлось благополучно. Затем всю команду выстроили во фронт, и доктора начали щупать у каждого пульс и осматривать язык.

После этой процедуры карантинный флаг был опущен, и репортеры бросились приступом на корабль. Защелкали «кодаки», засверкали серебряные и золотые «вечные» карандаши и перья.

Мне пришлось сниматься и одному, и с субпрефектом сеньором Бенавидецем, и с разными репортерами, и в группах с учениками.

Интервью и автографы без конца.

Очень растрогал нас старый эмигрант из русских евреев, живущий уже лет сорок