На краю света. Подписаренок - Игнатий Ростовцев

Но дело Спириной с Зыковыми под такие случаи не подходило. В нем было ясно, что Зыковы запахали эту землю не от нужды, а от жадности, надеясь, что это сойдет им с рук. И тем не менее жалоба Спириной показалась нашим судьям не такой уж бесспорной. Они не сочувствовали, конечно, братьям Зыковым, не оправдывали их. Они так же, как и комский староста, были настроены против Зыковых и считали, что те должны немедленно возвратить землю Спириной. Но с другой стороны, они, подобно Зыковым, не прочь были взять под сомнение старинный обычай, в силу которого право собственности на необрабатываемую залежь признавалось за тем или иным домохозяином только потому, что земля занималась еще его предками.

Этот земельный правопорядок наши судьи брали под сомнение по другим соображениям. Оказывается, Потылицын первым в Коряковой купил себе сенокосилку. И Колегов в Анаше тоже имел такую машину. А кто у нас имеет косилку, тот может накашивать сотни копен сена. Если лето дождливое, то на залежах прет густой пырей. И тогда хозяева сами косят эти свои залежи и мечут на них большие стога сена. А если год засушливый, то трава на этих залежах совсем плохонькая и косить ее руками нет никакого расчета. В таких случаях хозяева косят себе сено на своих обычных покосах. Травы там всегда хорошие. А богатые мужики едут на своих сенокосилках на эти пустующие залежи и спокойно косят их. Потому что машиной есть расчет косить даже самую плохую траву. Так бывает год, два, а то и три. И хозяева таких пустующих земель не обращают на это внимание. Дескать, земля все равно отдыхает… Пусть человек пользуется… А потом, глядишь, опять пришел дождливый год и на тех залежах прет хорошая трава. И тогда настоящие хозяева выходят на эти свои залежи косить сено. И туда же едут на своих косилках богатые мужики. Они считают теперь эти залежи вроде как бы уж собственностью, так как косили их по два, по три года. И тут начинается между ними ссора и ругань, и владелец залежи гонит богатого мужика с его машиной прочь со своей залежи, величает его горлохвостом, кровососом и другими обидными прозвищами.

— Не знаю, как и жить дальше, — плакался Потылицын Колегову. — Прямо ума не приложу. Завел эту машину. Залез в долги. Думал, буду сенишка побольше накашивать. Можно будет несколько лишних коровенок держать. А на деле что получается? Я раньше и без машины десять-двенадцать четвериков ставил. А теперя с машиной еле-еле пятнадцать мечу, не говоря о том, что со всеми соседями по пашне из-за этих залежей перецапались. Стоило из-за этого огород городить.

— А я косилку купил с жатвенным приводом, — похвастал Колегов. — Пшеницу и овес хорошо берет. И у себя теперь все машиной жну, и на сторону зовут нарасхват. По пяти рублей с десятины беру на их конях. За два года почти полностью оправдал машину.

Услышав такое, Потылицын сильно расстроился. Он забыл и про тяжбу Спириной с Зыковыми и пристал к Колегову с расспросами насчет этого жатвенного привода к косилке — сколько он стоит да как работает и часто ли ломается. А потом стал плакаться и всячески корить себя, какой он несообразительный. Первым в Коряковой завел сенокосилку и недопетрил купить к ней жатвенный привод.

Пока мои судьи рассуждали на эту тему, я написал решение о том, что волостной суд рассмотрел жалобу Спириной о захвате у нее земли братьями Зыковыми, что он признает захват этой земли у Спириной незаконным и просит волостного старшину обязать комского сельского старосту снова ввести Спирину во владение этой землей.

Решением этим Зыковы остались очень недовольны. Они были уверены в том, что ничего не сделали противозаконного. Но если и общество, и волостной суд против них, то ничего не поделаешь, и им волей-неволей придется от той земли отступиться. Пусть Спирина на ней телят пасет, а они вспашут себе лишнюю десятину где-нибудь в другом месте.

Спирина, как и следовало ожидать, решением суда осталась довольна, но стала плакаться на то, что Зыковы испортили у нее всю залежь. Теперь ее два-три года нельзя будет косить. Придется сено на заимку возить с другого покоса. Шутка ли… Но мы с этим разбираться уж не стали.

А мои судьи помаленьку начали входить в дело. Поначалу они сидели за столом с растерянным видом, чувствовали себя неловко, не знали, куда девать свои руки и как смотреть на просителей и ответчиков, которые вплотную стояли перед их столом и давали им свои показания. Но постепенно стали задавать опрашиваемым вопросы. Кроме того, у них нежданно-негаданно объявился добровольный помощник, который старался всячески облегчить их работу. Этим помощником оказался Хлориан Крумпов.

После того как мы отложили его дело на конец дня, он почему-то решил не уходить из судейской и вознамерился слушать, как мы будем рассматривать другие дела.

А в суде заведен такой порядок — приглашать к слушанию каждого дела только тех, кто имеет прямое к нему отношение. А остальных, особенно всяких любопытных, не пускать. А если они, паче чаяния, туда полезут, то их оттуда безо всяких выпроваживать, чтобы они не мешали. Поэтому дедушко Митрей сразу же заметил, что Хлориан пристраивается слушать чужие дела, и сразу же выпер его из судейской в коридор. Но не прошло и пяти минут, как Хлориан снова появился в нашей судейской и стал спокойно слушать дело о самовольном захвате Пуданом Черновым земли у Ивана Зыкова.

А потом как-то так получилось, что Хлориан все время крутился в нашей судейской при опросе истцов и ответчиков, пострадавших и обвиняемых и их многочисленных свидетелей. Он вместе с ними выслушивал наши решения и открыто выражал нам свое одобрение. Если обвиняемый или пострадавший выражали недовольство решением суда, он ловко вступал с ними в разговор и объяснял им, что суд не мог вынести другого решения, что у суда не было для этого достаточных оснований и что им надо было в свое время заблаговременно заявить в волость свидетелей со своей стороны или предоставить суду какую следует справку от старосты или приговор от общества.

Далее Хлориан стал оказывать нам уж некоторые услуги. Когда я или кто-нибудь из судей спрашивал какого-нибудь бестолкового свидетеля, а тот не мог сразу уразуметь, о чем его спрашивают, Крумпов старался прийти ему на помощь. «Господин судебный писарь (или господин волостной судья) спрашивают тебя о том-то и о том-то». А иногда он приходил на помощь спрашиваемому и отвечал за него: «Господин судебный писарь (или господин волостной судья), обвиняемый понял ваш вопрос», — и старался дальше коротко и внятно изложить нам ответ того человека.

К середине дня у Крумпова установились с нашими судьями наилучшие отношения. Он держался с ними почтительно, усердно величая их господами судьями и всячески возвышая перед ответчиками и обвиняемыми, которых мы засудили. Когда на шестом деле дедушко Митрей притащил от Матрены второе ведро пива, судья Потылицын пригласил Крумпова выпить. Крумпов не преминул этим воспользоваться и потом рассыпался перед судьями в благодарностях.

Короче говоря, Хлориан Крумпов стал не только нашим помощником, но и хорошим знакомым. Наши судьи забыли о том, что у него есть большой иск к проезжекомским мужикам за потраву, и видели только одно — какой он услужливый и обходительный человек. Даже дедушко Митрей, который очень сурово обходился с приехавшими на суд мужиками, даже он стал проявлять к Крумпову особое расположение. Ему нравилось уважительное отношение Хлориана не только к волостным судьям и судебному писарю, но даже к нему — волостному сторожу, которого тот почтительно величал господином волостным стражем…

«Господин волостной страж просит вас выйти в прихожую и ждать там решения суда», — помогал он дедушке Митрею выпроваживать публику из нашей судейской, когда мы заканчивали опрос свидетелей.

Таким же манером он приглашал тяжущихся входить в судейскую для заслушивания нашего решения. Так что дедушке Митрею оставалось только открывать да закрывать нашу дверь.

А мне этот Хлориан Крумпов чем-то не нравился. Вообще-то говоря, витебские жители меня очень интересовали. У них были какие-то звучные имена — Августин, Феофан, которые я встречал только в книгах. И одеты они были всегда как-то не по-нашему. Жили они в Витебке голодно, кормились одной картошкой, скота держали помалу, а одевались всегда лучше нас. Одевались они, как и мы, во все самодельное. Но это самодельное было сшито у них на городской манер. Они приезжали в волость в ловко скроенных тужурках, которые не чета были нашим неуклюжим шабурам и длинным неудобным шубам. Кроме того, они носили еще какие-то вязанные из шерсти рубахи. А наши мужики держали в несколько раз больше овец и шерсти с них снимали в десятки раз больше, а таких вязаных теплых рубах не имели.

Итак, витебские были вроде потолковее наших. На тяжелой крестьянской работе им за нашими, конечно, не угнаться. Но они умели как-то вкрадчиво подойти к начальству и добиться от него, чего им требуется.