Успех - Лион Фейхтвангер

Господин Гессрейтер метался, переходя от мюнхенских забот к своим интернациональным предприятиям и обратно. Ну вот хотя бы эта «Hetag» – Акционерное общество гессенских фарфоровых заводов. Можно было приобрести большую часть ее акций. Это стоило немало. «Hetag» была старинным предприятием с прекрасной репутацией; г-н Гессрейтер колебался, не зная, следует ли ему вкладывать в одно дело такие большие средства. Директора «Южногерманской керамики» старались удержать его от этого шага. Искусство «Hetag» было для заграницы чересчур солидным, Германия же, любившая ее продукцию, не в силах была платить. Но тут в поле зрения Гессрейтера появился лондонский делец, некто Кертис Лэнг. Мистер Лэнг был не прочь объединиться с г-ном Гессрейтером.

После обмена телеграммами г-н Гессрейтер решился поехать в Лондон. Он сидел в поезде в широком светло-сером дорожном пальто, в большой дорожной шапке на голове. Бачки его были подстрижены не слишком коротко. Он был преисполнен сознания своего значения и жалел, что нет никого из знакомых, кому он мог бы рассказать о своих планах.

Но кого же он встретил на пароходе по пути из Флиссингена в Гарвич? Да, этот человек с полным белым лицом и блестящими черными усами был действительно Пятый евангелист! Г-н Гессрейтер был глубоко удовлетворен тем, что именно этот надутый франт мог видеть, что и у других людей есть дела с заграницей. Заговорить ли ему с Рейндлем? Собственно говоря, при таких обстоятельствах землякам, старым знакомым, следовало подсесть друг к другу. Но г-н Гессрейтер колебался: он был самолюбив.

Но – подумать только! – Рейндль сам подошел к нему. Он вовсе не глядел поверх его головы, как сбывало иногда в «Мужском клубе» или в театре. Он пожал Гессрейтеру руку, явно обрадованный встречей. Он не был так высокомерен и недоступен, как обычно говорили о нем.

Они вместе поужинали. Приятно среди французских и английских интонаций звучали баварские. Время прошло очень хорошо. В удачных, изящных выражениях излагал г-н Гессрейтер свои взгляды на политику, искусство, промышленность, свое мнение о Мюнхене и обо всем мире. Пятый евангелист слушал его с видимым удовольствием. Когда, например, безобразие, которое мюнхенцы учинили в Галерее полководцев, Гессрейтер попытался истолковать как стремление из этого чудесного здания сделать «универсальный магазин милитаристических мечтаний», Рейндль поднял бокал, с приветливой улыбкой выпил за его здоровье. Затем, правда, г-н Гессрейтер вдруг подумал, что у этого субъекта необычайно странный взгляд: прямо не по себе становилось от него. Ну да, господи боже мой, у каждого из нас свои странности. Главное – с Рейндлем есть о чем поговорить. И г-н Гессрейтер говорил. Между обоими промышленниками, видимо, царило полное взаимное понимание.

– Вы в Лондон по делам? – немного погодя вежливо опросил Рейндль. «Вот, представьте себе, соседушка! – подумал Гессрейтер. – Не одни только «большеголовые», именами которых ежедневно пестрит торговый отдел в газетах, есть и другие, которые расширяют свои дела, распространяются. И наш брат в такое время не сидит лениво в своем углу!» Но всего этого он не высказал. Небрежно, словно мимоходом, ответил, что он действительно едет по делам. Он думает, – словно доверяя Рейндлю большую тайну, добавил он, так как собеседник молчал, – совместно с мистером Кертисом Лэнгом приобрести большинство акций «Hetag». Г-н фон Рейндль знает Кертиса Лэнга. Порядочный человек, надежный человек, немного медлительный, осторожный.

– «Hetag», н-да… Изысканный фарфор, дорогой фарфор… Нужно иметь очень толстую подкладку, – заметил с улыбкой г-н фон Рейндль, – чтобы при таком большом количестве фарфора ничего не разбить.

«Странная манера выражаться у этого субъекта. Пожалуй, это даже дерзость. Не думает ли он, что у меня недостаточно «толстая подкладка»? Так я вот назло ему, так вот назло и куплю эту «Hetag», даже если этот дурак англичанин и не поддержит компанию!»

Англичанин компании не поддержал. Из Дармштадта слали телеграммы: владельцы пакета акций торопили. «Если смелость в груди нарастает волной…» – звенело в сердце г-на Гессрейтера. «Королевский купец», – звенело в его мозгу. Он дал распоряжение купить.

Довольный, вернулся в Мюнхен. С небрежным видом рассказывал г-же фон Радольной, Пфаундлеру, приятелям в «Мужском клубе» о том, что по пути в Англию встретился с Пятым евангелистом. Очень милый человек, совсем не такой надутый, как обычно принято о нем говорить. Но у него, Гессрейтера, конечно, больший размах. Узнав, что Гессрейтер отныне контролирует «Hetag», г-жа фон Радольная выказала некоторое беспокойство. Пфаундлер также, услышав об этом, окинул г-на Гессрейтера с ног до головы быстрым взглядом своих крохотных мышиных глазок. Г-н Гессрейтер под этим взглядом как-то неожиданно вспомнил об Иоганне Крайн. Но г-н Пфаундлер ничего не сказал. Он ограничился тем, что пожелал г-ну Гессрейтеру успеха.

Марка продолжала падать, доллар лез прямо в небо. Большие предприятия глотали, причмокивали, выбивались из сил, не успевали всего переварить. «Hetag» благоденствовала, «Южногерманская керамика» процветала. Все бешенее кувыркалась гора, все неудержимее вздувался поток. Г-н Гессрейтер бросился в него, как опытный пловец. И волны несли его, он плыл.

22. Характерные физиономии

Кленку занятие Рурской области доставило глубокое внутреннее удовлетворение. Разве не ясно стало сейчас, что все прекрасные разговоры о мирном разрешении спорных вопросов были просто вздорной, мошеннической болтовней? Из-за недостачи каких-нибудь полутора процентов враг позволял себе такое неслыханное насилие! Кленк всюду носил с собой фотографию: французские солдаты, вступив в Эссен, нагло, засунув руки в карманы, торчат перед своими броневиками, – победители, властители над жизнью и смертью побежденных. Это была возмутительная картина, он возмущал ею свое сердце и сердца других.

Открыто теперь предоставил он всю свою необузданную силу в распоряжение партии. «Пассивное сопротивление» – дурацкий лозунг людей, не знающих, что сказать, уловка кабинета министров, не находящего выхода из положения. С треском рухнет это берлинское правительство, подточенное собственной жалкой никчемностью. Он верил сейчас в обновление Германии, исходной точкой которого будет Мюнхен. Оживился, готов был работать за троих. Не терял при этом способности ориентироваться в событиях. «Раньше, чем покроются цветом деревья» – это был поэтический лозунг для кипящей народной души. Ударить надо только тогда, когда экономические и политические предпосылки будут сулить не менее пятидесяти одного процента шансов на успех. Уловить этот момент – вот его-задача.

Кленк расцветал. От этого огромного баварца исходило какое-то обаяние, действовавшее на его врагов. Даже по отношению к своей жене, высохшей старой козе, он бывал теперь грубовато приветлив. Словно невзначай завладел он снова и Инсаровой, в которой видел одно из средств управлять волей вождя по своему усмотрению. Теперь уж никакая почечная история не станет поперек его дороги. И сына своего Симона, парнишку, он вызвал теперь в Мюнхен, устроил его в штабе «истинных германцев». Симон Штаудахер с восхищением взирал на отца. На своей новой службе ему часто приходилось встречаться с двумя приятелями – Эрихом Борнгааком и Людвигом Ратценбергером. Все трое очень сдружились, вечно бывали вместе.

Затем произошла история с товарищем Зельхмайером, она сразу же сделала Симона Штаудахера одним из наиболее популярных вождей юношеской патриотической организации. В купальне Гайдгаузена Симон Штаудахер однажды заметил молодого человека, у которого на левой руке была вытатуирована индийская эмблема плодородия, а на правой – коммунистический герб: серп и молот. Среди «патриотов» были люди, раньше числившиеся коммунистами. Этот парень, видимо, когда-то чрезмерно понадеялся на прочность своих убеждений, и теперь вот, так как легче было переменить мировоззрение, чем кожу, он вынужден был ходить «пестрым». Симон отпустил по этому поводу несколько сочных острот. Но тут выяснилось, что «пестрый» перешел вовсе не слева направо, а как раз наоборот. Тогда Симон не вытерпел и решил проучить его. Он взял парня в работу, а когда тот продолжал стоять на своем, сгреб его и несколько раз окунул в воду. Все, что Симон Штаудахер делал, – он делал, не жалея сил. Товарищ Зельхмайер, несмотря на то что был членом коммунистического союза любителей плавания, «красным морским чертом», все же очень плохо перенес знакомство с Симоном Штаудахером. Его пришлось отправить в больницу на левом берегу Изара, где он уже побывал однажды, когда Людвиг Ратценбергер откусил у него мочку уха. Когда затем выяснилось, что субъект, «проученный» Симоном Штаудахером, и жертва Людвига Ратценбергера одно и то же лицо, «патриоты» радостно и оглушительно загоготали. Это был веселый эпизод в серьезные времена. Даже сам вождь – ведь германская душа и в самые мрачные дни не теряла способности к юмору! – в ближайший понедельник не преминул в своем выступлении в «Трапезной» намекнуть на эту историю с погружением в воду. «Каждый предатель и трус будет проучен так же, как этот гнусные перебежчик!» – громовым голосом воскликнул он, власти тоже не без удовольствия ухмылялись. Когда доктор Левенмауль подал на Штаудахера жалобу, прокурорский надзор из того факта, что наборщик Зельхмайер однажды уже был замешан в кровавую драку, сделал вывод, что он и является виновной стороной, а потому возбудил дело против больного.