Путь моей жизни. Воспоминания Митрополита Евлогия(Георгиевского), изложенные по его рассказам Т.Манухиной - Митрополит Евлогий Георгиевский

Помню, приехали мы с архиепископом Владимиром как-то раз в Прагу и остановились у преосвященного Сергия. В комнате тесно: мы, кроме нас студенты (ночевать пришли), посреди комнаты стол с самоваром, с посудой… — как на ночлег устроиться? Ничего, устроились. Мне предоставили кровать, высокопреосвященному Владимиру — диван, владыка Сергий лег под столом, а студенты — на полу в передней. Неудивительно, что Пражский приход ожил, когда во главе его стал пастырь, который живет только для других, совсем не думая о себе.

При владыке Сергии в Праге образовалось Братство под покровительством известного политического деятеля Крамаржа. Жена Крамаржа, недавно скончавшаяся (рожденная Абрикосова, из семьи московских богачей), была его председательницей. Она и секретарь Братства Миркович хотели, чтобы Братство заменило приход. На это согласиться нельзя было: в приходе выборное начало сочетается со строго проведенным иерархическим началом, а в Братстве не так: выборный председатель Братства — лицо, наделенное широкими полномочиями. После некоторых неприятных недоразумений, много испортивших крови владыке Сергию, г-жа Крамарж и Миркович из Братства ушли. За время их участия в этой организации Братством была построена на русском кладбище церковь успения Божией Матери — очень красивый художественной архитектуры храм, украшенный мозаикой и иконописью.

Кроме Праги были у нас отличные храмы в трех чешских курортах: в Карлсбаде (ныне "Карловы Вары"), в Мариенбаде ("Мариански Лазни") и во Франценсбаде ("Францишковы Лазни"); все три построены тем же неутомимым строителем о. Мальцевым. Сейчас они находятся в ведении кураторов-чехов.

Благодаря личному авторитету преосвященного Сергия среди русских и симпатий к нему чешского общества положение наше в Чехословакии хоть юридически и неопределенно, но фактически устойчиво: пока храмы — наши, и вопрос о том, на правах ли собственности, или по праву владения они считаются за нами, просто не ставится. Всем этим положением мы обязаны преосвященному Сергию, который среди чехов поддерживает движение в пользу православия.

У владыки Сергия отличный помощник — его правая рука архимандрит Исаакий, воспитанник нашего Богословского Института. Умница, дипломат, самоотверженный работник. На всех общественных собраниях, где нужно сказать хорошую речь, чтобы она произвела впечатление, выступает о. Исаакий.

АВСТРИЯ

Я уже рассказал о том состоянии, в котором я застал нашу церковь в первый мой приезд в Вену [142]. Мне удалось наладить приход, поручив его священнику Авениру Дьякову (из довоенных диаконов этой церкви). Но о. Авенир оказался не на высоте, и его пришлось заменить. Приехал и бывший до войны настоятель Венской церкви протоиерей Рождественский. Он проживал в Швейцарии и все ждал, когда какое-нибудь начальство призовет его к исполнению священнослужительских обязанностей. Ждал тщетно, наконец вернулся в Вену, больной, крамольный, служить уже не мог и скоро умер, завещав свою библиотеку нашему Богословскому Институту. По увольнении А.Дьякова я назначил архимандрита Харитона, бывшего ректора Волынской семинарии. В Польше митрополит Дионисий назначил его в сельский приход. Я пожалел его, выписал в Вену. Он вел приход плохо и в конце концов ушел к "карловчанам". Я заменил его сначала священником Д.Колпинским, перешедшим ко мне из католичества; через некоторое время он заболел нервным недомоганием, опять вернулся в католичество и скоро умер. Я заменил его хорошим батюшкой старого типа протоиереем Ванчаковым. Приход в Вене маленький, слабенький, едва влачит существование. "Карловчане" открыли параллельный приход, который возглавляется приехавшим из России епископом Серафимом Ляде, немцем по происхождению; но и ему не удалось создать сильный приход. Недалеко от Вены, в Baden hei Wien, также организовалась, главным образом трудами князя Г.Н.Трубецкого, приходская община, настоятелем которой я назначил протоиерея Д.Барсова, но он вскоре умер; община была приписана к Венскому приходу, а потом совсем закрылась.

ИТАЛИЯ

В Италии у меня было два прихода — в Риме и во Флоренции — и три церкви: в Меране, в Бари и в Сан-Ремо. В 1924 году я все их объехал.

Наша церковь в Меране, маленькая, уютная, помещается в "Русском доме", построенном купчихой Бородиной для приезжающих из России больных туберкулезом. Теперь достоянием покойной благотворительницы заведовала 90-летняя старуха Фаина Ивановна Мессинг, бывшая ее приближенная. Она сдавала комнаты приезжавшим русским и хранила имущество, но бесконтрольно. Священник Флорентийского нашего прихода, к которому приписана Меранская церковь, о. Иоанн Куракин вмешался в это дело и настоял на организации комитета по управлению домом и церковью. В комитет вошли три итальянца и двое русских.

Во Флоренции у нас чудный храм, самый красивый из всех храмов моей епархии. Двухэтажное здание в русском стиле, много прекрасных икон, живопись лучших живописцев… С настоятельством этого храма было у меня немало неудач.

Поначалу приход возглавлял глубокий старец протоиерей о. Левицкий; он неудачно выбрал себе помощника — иеромонаха Андрея [143], которого затем я перевел в Биарриц. Его сменил о. Стельмашенко (из Праги), умный, образованный, но человек крутого нрава. У него испортились отношения с прихожанами, и мне пришлось его назначить в Тегельскую церковь. До Берлина он не доехал: на пути остановился в Париже, провел у меня вечер, а ночью скоропостижно скончался от грудной жабы.

В бытность о. Стельмашенко настоятелем во Флоренции, со мной случилось весьма неприятное приключение.

В нижней церкви нашего Флорентийского храма мне показали чудный иконостас, который попал сюда из домовой церкви фон Дервиз, владельца прекрасной виллы под Флоренцией. Иконостас лежал без употребления. Мелькнула мысль: вот бы его купить для Сергиевского Подворья! И тут же надежда, что какой-нибудь благотворитель его для нас выкупит. Что же? Не успел я вернуться из Италии в Париж, является ко мне молодой человек, скромного, смиренного вида, несколько удививший меня манерой припадать передо мной на одно колено. "Верно, обыностранился…" — подумал я. Он назвал свою фамилию; я имел основание отнестись к нему доверчиво. Молодой человек сказал, что до него дошли слухи о моем желании купить иконостас, и заявил, что он хочет его выкупить и пожертвовать. "Надо облегчить совесть… я хотел бы в память матери…" Он пригласил меня к себе на завтрак. Я в сопровождении о. Иоанна (Леончукова) посетил доброго молодого человека. Жил он под Парижем в собственном домике рабочего типа. У него недурная библиотека. Он показывал нам портрет своей матери. Мы у него совершили панихиду и позавтракали. Все говорило за то, что его намерение помочь нам искренно, а осуществление ему материально посильно. Он попросил меня дать ему письмо на имя о. Стельмашенко, в котором я бы рекомендовал его как покупателя. Я согласился. Желая овладеть доверием о. Стельмашенко, молодой человек прямо въехал в его квартиру и поселился, как добрый знакомый, как друг. Ради благотворительной цели продажа иконостаса состоялась по очень низкой цене (7000 франков), а прихожане прибавили еще к иконостасу иконы и лампады… — на доброе дело! Упаковку и отправку имущества молодой человек произвел через транспортную контору с необычайной быстротой и ловкостью в отсутствие о. Стельмашенко, и лишь только все из церкви было вывезено — пропал… О. настоятель тщетно ждал его возвращения — наконец пошел справиться в транспортную контору — и что же? Оказывается, все ящики направлены в Париж, но не нам… Я получил отчаянную телеграмму от о. Стельмашенко. Иконостаса мы так никогда больше и не видали…