Русские исторические женщины - Даниил Мордовцев

Слава Екатерины растет быстро, неимоверно.

В России, между тем, ничто не нарушает спокойного хода общественной жизни, хотя крестьянские волнения то там, то здесь и обнаруживаюсь, что положение крепостного населения требовало бы каких-либо радикальных мер; но то было другое время, другие люди, другие понятия.

Как бы то ни было, в общем, Екатерина могла сказать, что она еще «не дожила до того несчастия, до которого – по словам «Наказа» – не желала дожить».

Таково было первое десятилетие царствования Екатерины II, пока царствование это, можно сказать, шло тем путем, который наметили для Екатерины русские, национальные симпатии ее предшественницы Елизаветы Петровны.

Но едва началось отклонение от этого пути, как начались и те не-счастия, смуты, безпокойства, до которых Екатерина не яселала дожить.

Первым отступлением в этом случае было желание поверстать яицкое войско в гусары.

Яицким казакам, будущим гусарам, велят брить бороды. России это кажется возвращением ко временам петровским, к петровским преследованиям и казням.

Из-за бород и из-за казацких вольностей – на Яике бунт. Казаки убивают Траубенберга и продолжают волноваться. Их усмиряют силой оружия. Они покоряются, но только наружно…

– То ли еще будет! – грозят они. – Так ли мы тряхнем Москвой!

И действительно – тряхнули…

В яицком войске является Пугачев. Мы знаем, что затем последовало.

За границей является «сестрица Пугачева», мнимая княжна Тараканова. Но об этой таинственной личности мы скажем особо.

Хотя война с Турцией, раздел Польши, а равно приобретение части Кавказа и расширяют и без того обширные пределы русской земли, но страна чувствует себя истощенной; казна расстроена; для пополнения казны прибегают к новым налогам.

Население де в силах выносить все падающие на него тягости войны и налогов, и страна представляется разом обедневшей. Тягость этого положения обнаруживается то тем, то другим образом – и нет прежнего спокойствия в стране.

Вместе с этими внешними изменениями, изменяется как бы и самый характер Екатерины, чему, конечно, не мало способствовало и время: Екатерина старелась, а с летами увеличивалась ее осторожность, недоверчивость, подозрительность и как бы сожаление о том, что прежде многое дозволялось, многое прощалось, чего бы не следовало ни дозволять, ни прощать. Ко всем явлениям общественной и государственной жизни она начинает относится взыскательнее и жестче. Жестче становятся ее отношения и к провинностям народа, к провинностям, которые она, по смыслу своего «Наказа», прежде готова была прощать. Повелевая «крестьян в должном повиновении содержать», она постановляет правилом, что крестьяне не могут жаловаться на помещиков, «яко дети на родителей».

Вслед за усмирением яицких волнений, за уничтожением всех видимых явлений того, что носило общее наименование «Пугачевщины», уничтожается и самостоятельное существование Запорожской Сечи, и в манифесте по этому случаю объявляется, что Сечь «в политическом ее устройстве более не существует и причисляется к новороссийской губернии».

Кроме внутренних беспокойств, Екатерину смущают и внешние опасности. Швеция объявляет России войну. Шведский король Густав флотом своим угрожает самому Петербургу и предлагает тяжелые условия мира.

Екатерина в большой тревоге, но желает скрыть ее, говорит, что она готова стать во главе своего войска.

– Если бы он (Густав), – объявляет императрица: – овладел даже Петербургом и Москвой, и тогда не приняла бы я столь унизительных условий, сама выступила бы с войском и доказала бы свету, что можно сделать, предводительствуя русскими!

И после неудачных попыток Густава принудить Россию к разным уступкам, Екатерина в посмеяние шведскому герою пишете забавную пьесу под названием «Горе-богатырь».

Вспыхнувшая около этого времени революция во Франции заставляет Екатерину еще строже относиться ко всем явлениям общественной жизни, которые почему-либо казались ей подозрительными. Она даже высылает из России всех французов и только позволяет оставаться в ее царстве тем, которые под присягой отрекутся от революционных правил. Сочинена была для этого даже особая форма присяги.

В 1790-м году является в свет известное сочинение Радищева. Сочинение это возбуждает сильный гнев императрицы.

– Тут рассеянье заразы французской, – говорит она о книге Радищева: – автор – мартинист!

В другой раз императрица выразилась о Радищеве:

– Он хуже Пугачева: он хвалит Франклина.

Радищева суд приговаривает за его вредное сочинение к смертной казни; но императрица смертную казнь отменяет.

В обществе распространяются, между тем, мистические учения. Масонство охватывает высшие слои общества. Против этого явления императрица борется насмешкой, и сочиняет в осмеяние масонских таинств комедии – «Обманщик», «Обольщенный», «Шаман Сибирский».

Результатом изменившихся отношений императрицы к общественным выражениям духовной самодеятельности является преследование Новикова и его литературного общества. Новиков арестовывается и приговаривается к пятнадцатилетнему заключению в крепости. Его подозревают даже в безбожии и повелевают архиепископу Платону испытать его в право-славном законе. Но Платон, по испытании Новикова, доносит: «желательно, чтобы во всем мире были христиане таковые, как он…»

Охлаждение императрицы испытывают на себе даже такие лица, как княгиня Дашкова, ее старый друг, и любимый певец императрицы – Державин: Дашкова – за дозволение напечатать при академии известную трагедию Княжнина «Вадим», Державин – за знаменитое свое стихотворение «Властителям и Судиям».

Вместо академии, исполнявшей цензорские обязанности, цензура над печатью передается сенату, и учреждаются особые цензора в главных городах империи.

Частные типографии запрещаются, тогда как несколько лет тому назад Екатерина дозволяла всем открывать вольные типографии на правах всякого заводского или промыслового заведения.

В это время и Державин, так много послуживший к прославлению имени Екатерины, начинает жаловаться и сетовать о прошлом: «в это время, – говорит он, – не мог уже я продолжать писать оды в честь Екатерины… Не мог воспламенить так своего духа, чтобы поддерживать свой высокий прежний идеал, когда вблизи увидел подлинник человеческий с великими слабостями».

Лучшие деятели, все эти «орлы из стаи Екатерины» во вторую половину царствования императрицы сходят со сцены.

Ушаков, оставивший по себе печальную известность и сошедший было со сцены после царствования Петра, Екатерины I, Анны Иоанновны, Петра II, Анны Леопольдовны и Иоанна VI, номинально царствовавшего, воскресает в лице Шешковского.

Сходят со сцены и женщины деятели, княгиня Дашкова, Храповицкая, Вельяшева-Волынцева, Зубова и другие писательницы, а вместо них являются Ржевская 2-я, Нелидова; после этих весьма понятен переход в г-же Криднер, Свечиной и им подобным.

Вместо Даламбера, Дидро, Эйлера – Европа высылает в Россию контингент католических графов-эмигрантов, маркизов, виконтов, разных кавалеров, выгнанных из Франции революцией, и эти-то пришельцы увлекают русскую женщину в папизм, в ханжество, а там является и русский абсентеизм.

Огорчения вместе с летами все больше и больше подкашивают, между тем, здоровье Екатерины и, наконец, окончательно убивают ее.

В ноябре 1796-го года в Петербург является шведский король Густав-Адольф, в качестве жениха великой княжны Александры Павловны, дочери наследника престола Павла Петровича и внучки императрицы. Огорчения, испытанные в это время государыней, ускоряют приближение неизбежного конца.

«Все, окружавшие императрицу Екатерину, – говорит Ростопчин, очевидец того, что он рассказывает, – уверены до сих пор, что происшествия во время пребывания шведского короля в С.-Петербурге суть главной причиной удара, постигшего ее в 4-й день ноября 1796 года, в тот самый день, в который следовало быть сговору великой княжны Александры Павловны. По возвращении графа Маркова от шведского короля с решительным его ответом, что он на сделанные ему предложения не согласится, известие сие столь сильно поразило императрицу, что она не могла выговорить ни одного слова и оставалась несколько минут с отверстым ртом, доколе камердинер ее Зотов, известный под именем Захара, принес и подал ей выпить стакан воды».

Удар поразил Екатерину через день после этого огорчения.

Когда императрица упала на пол, то лакеи, по тучности ее тела, долго не могли поднять и положить на постель. Все бывшие при этом растерялись и не знали что делать.

«Князь Зубов, – говорит Ростопчин, – был извещен первый, первый потерял и рассудок: он не дозволил дежурному лекарю пустить императрице кровь, хотя об этом убедительно просили его и Марья Савишна Перекусихина и камердинер Зотов.