Крестоносцы - Генрик Сенкевич

– Видит Бог, рад бы я пойти с паном Збышком на войну, мы уж с ним немного немцев нащелкали, может, и еще привелось бы… Но коли надо здесь оставаться, что ж, я бы остался… Толима мне друг и знает меня… Граница крестоносцев близко, ну что ж? Тем лучше! Мы еще посмотрим, кто первый станет пенять на соседство. Чем мне бояться их, пусть лучше они меня боятся. И сохрани Бог, чтобы я в хозяйстве ущерб вам причинил, все себе загребал бы. Уж в этом-то за меня панночка поручится, да лучше мне сквозь землю провалиться, как я тогда и в глаза-то ей гляну… В хозяйстве я не очень разбираюсь, так кой-чему научился в Згожелицах, только думаю я, что здесь больше придется не плугом, а секирой да мечом орудовать. По душе мне все это, как будто… можно бы и остаться…

– Так в чем же дело? – спросил Збышко. – Что же ты тянешь?

Глава совсем смешался и продолжал, заикаясь:

– Да ведь уедет панночка, а с нею все уедут. Воевать хорошо, хозяйничать тоже, но одному… без всякой помощи… Очень уж мне было бы скучно без панночки и без… ну, как бы это сказать… не одна ведь панночка ездила по свету… так коли мне никто здесь не поможет… право, не знаю!

– О чем этот парень толкует? – спросил Мацько.

– Человек вы большого ума, а не догадываетесь, – ответила Ягенка.

– А что?

Но Ягенка ему не ответила.

– Ну а если бы с тобой осталась Ануля, – обратилась она к оруженосцу, – ты бы выдержал?

Чех при этих словах повалился ей в ноги так, что пыль столбом поднялась.

– Да с нею я бы и в пекле выдержал! – воскликнул он, обнимая ноги Ягенки.

Услышав этот возглас, Збышко в изумлении воззрился на оруженосца; он ничего не знал и ни о чем не догадывался, а Мацько в душе тоже диву давался, думая о том, как много значит женщина во всех земных делах, любое дело может с нею и удаться, и прахом пойти.

– Слава Богу, – пробормотал он, – мне уж они не нужны.

Ягенка опять обратилась к Главе:

– Нам теперь надо только знать, выдержит ли с тобой Ануля.

И она позвала Анульку, которая, видно, знала или догадывалась обо всем, потому что вошла, опустив голову и закрывшись рукавом, так что виден был только пробор в ее светлых волосах, которые в солнечных лучах казались еще светлее. Ануля сперва остановилась на пороге, потом бросилась к Ягенке, повалилась ей в ноги и спрятала лицо в складках ее юбки.

А чех преклонил колена рядом с нею и сказал Ягенке:

– Благословите нас, панночка.

XXXIX

На другой день Збышко уезжал. Высоко сидел он на рослом боевом коне, окруженный своими близкими. Стоя у стремени, Ягенка в молчании все поднимала на молодого рыцаря свои печальные голубые глаза, словно перед разлукой хотела на него наглядеться. Мацько и ксендз Калеб стояли у другого стремени, а рядом с ними – оруженосец с Анулькой. Збышко повертывал голову то в одну, то в другую сторону, обмениваясь с близкими теми короткими словами, какие обыкновенно говорят перед долгим расставаньем: «Оставайтесь здоровы!» – «С Богом!» – «Уже пора!» – «Да, пора, пора!» Он еще раньше простился со всеми и с Ягенкой, которой повалился в ноги, благодаря ее за сочувствие. А теперь, когда он глядел на девушку с высокого рыцарского седла, ему хотелось сказать ей еще какое-нибудь доброе слово; и взор ее, и все лицо так ясно говорили ему: «Вернись!» – что сердце его прониклось глубокой признательностью к ней.

Как бы отвечая на немую ее мольбу, он проговорил:

– Ягуся, я тебя как родную сестру… Понимаешь!.. Больше я ничего не скажу!

– Знаю. Да вознаградит тебя Бог.

– И дядю не забывай!

– Не забывай и ты.

– Ворочусь, коли не погибну.

– Не гибни.

Уже однажды в Плоцке, когда он упомянул о походе, она сказала ему те же слова: «Не гибни», – но теперь они вырвались из самой глубины ее души, и, быть может, для того, чтобы скрыть слезы, она так наклонила голову, что лоб ее на мгновение коснулся колена Збышка.

Меж тем слуги, уже готовые в путь и державшие у ворот вьючных лошадей, запели:

Златой мой перстень, заветный перстень

Не пропадет;

Подруге ворон, да с поля ворон

Его снесет.

– В путь! – воскликнул Збышко.

– В путь!

– Да хранит тебя Бог и Пресвятая Дева!..

Копыта зацокали по деревянному подъемному мосту, один конь протяжно заржал, другие громко зафыркали, и отряд тронулся в путь.

Ягенка, Мацько, ксендз, Толима, чех с женой и слуги, оставшиеся в Спыхове, вышли на мост и провожали глазами уезжающих. Ксендз Калеб долго осенял их крестным знамением, а когда они скрылись за высокими ольхами, сказал:

– Под этим знамением не постигнет их беда на пути!

А Мацько прибавил:

– Еще бы, но и то хорошая примета, что кони так фыркали.

Мацько с Ягенкой тоже недолго оставались в Спыхове. Через две недели старый рыцарь, уладив все дела с чехом, который стал арендатором Спыхова, во главе целого обоза под охраной вооруженных слуг двинулся с Ягенкой в Богданец. Ксендз Калеб и старый Толима довольно мрачно взирали на повозки, так как Мацько, сказать по правде, порядком обобрал Спыхов; но Збышко передал ему бразды правления, и никто не посмел воспротивиться старому рыцарю. Он бы еще больше захватил, да Ягенка его удержала; старик хоть и спорил с девушкой, хоть и высмеивал ее «бабий ум», однако во всем ее слушался.

Гроб с останками Дануси они не стали брать – раз Спыхов не был продан, Збышко решил оставить Данусю с отцами.

Зато они увозили кучу денег и много всякого добра, по большей части захваченного Юрандом в битвах у немцев. Поглядывая теперь на покрытые рогожами телеги с кладью, Мацько радовался в душе при мысли о том, как поднимет он и устроит Богданец. Эту радость омрачало опасение, как бы не погиб Збышко; зная, однако, что племянник его искушенный воитель, Мацько не терял надежды на благополучное его возвращение и предвкушал сладостную минуту встречи.

«Может, так Богу было угодно, – говорил он себе, – чтобы Збышко сперва Спыхов заполучил, а потом Мочидолы и все, что осталось после аббата. Лишь бы только он благополучно воротился, уж я ему поставлю в Богданце крепкий городок, а там посмотрим!..» Тут он вспомнил, что Чтан из Рогова и Вильк из Бжозовой окажут ему, наверно, не очень ласковый прием и что придется, пожалуй, драться с ними; но старый рыцарь об этом не беспокоился, как не беспокоится старый боевой конь, выступая в сражение. Здоровье к нему вернулось, он чувствовал еще силу в костях и знал, что легко справится с этими забияками, которые хоть и опасны, но не прошли никакой рыцарской выучки. Правда, недавно он совсем другое говорил Збышку, но это только для того, чтобы склонить племянника вернуться в Богданец.

«Да, щука я, а они пескари, – думал он, – лучше пусть с головы ко мне не суются!»

Зато его другое тревожило: бог весть когда Збышко воротится, да и на Ягенку он смотрит только как на сестру. А что, если девушка тоже почитает его только за брата и не станет дожидаться его возвращения?

– Послушай, Ягна, – обратился он к ней, – я не говорю про Чтана и Вилька, парни они грубые, не пара тебе. Ты теперь придворная!.. Но ведь года-то идут… Еще покойный Зых говорил, что пришла твоя пора, а с того времени вон уж сколько лет миновало… Почем знать? Говорят, коли девке тесен венок, она сама готова искать хлопца, чтобы снял его с головы… Понятное дело, ни Чтан, ни Вильк… ну а как же ты все-таки думаешь?

– О чем вы спрашиваете?

– Замуж-то пойдешь?

– Я?.. Я в монашки пойду.

– Не болтай глупостей! А коли Збышко воротится?

Она покачала головой:

– Я в монашки пойду.

– Ну а коли он полюбит тебя? Коли слезно станет упрашивать?

Девушка при этих словах повернула к полю зарумянившееся лицо, но ветер-то дул с поля, он и принес Мацьку тихий ответ:

XL

Мацько и Ягенка остановились на некоторое время в Плоцке, чтобы уладить дело с наследством и духовной аббата. Запасшись нужными документами, путники снова пустились в дорогу; они делали короткие привалы, потому что ехать теперь было легко и безопасно: болота высохли от зноя, реки обмелели, и путь их лежал по мирной стране, где жил их родной и гостеприимный народ. Однако из Серадза осторожный Мацько послал в Згожелицы слугу предупредить, что они едут, и брат Ягенки, Ясько, встретил их на полдороге во главе двух десятков вооруженных слуг и проводил до дома.

В Згожелицах их встретили радостными кликами и приветствиями. Ясько, как две капли воды похожий на Ягенку, перерос ее. Парень из него вышел – загляденье; смелый, веселый, как покойный Зых, от которого он унаследовал страсть к пению, сущий огонь. Ясько думал, что вошел уже в возраст, в силу, почитал себя взрослым мужчиной и распоряжался слугами, как заправский хозяин, и те мигом исполняли каждое его приказание, видно, побаивались парня с его хозяйской замашкой.

Мацько и Ягенка просто диву дались, а он тоже не мог наглядеться на свою красавицу сестру, которую давно не видал и которая стала такой важной. Он говорил, что собрался уже было к ней, еще немного – и они не застали бы его дома, надо ведь и ему свет повидать, людей посмотреть, рыцарскому делу поучиться и поискать случая сразиться на поединке со странствующими рыцарями.