Мы дрались на бомбардировщиках. Три бестселлера одним томом - Артем Драбкин

Нам подали эшелон, теплушки и направили в город Молотов. Мы то в теплушках ютились, то на солнышке на платформах загорали – в общем, кое-как добрались до места назначения.

Это был район Бухаревка. Там раньше было техническое авиационное морское училище, а при нем небольшой аэродромчик. За железной дорогой был 19-й моторостроительный завод, довольно известный в то время. Там все время гудели моторы на испытательных стендах.

В Бухаревке уже были наши самолеты. Нас сразу определили по эскадрильям – и в казармы. Копали щели и окопы, потому что немцы летали и на Горький, и пролетали почти до самого Урала.

От жары спасались в речке Мулленке.

Постепенно стали летать на аэродроме Большое Савино. Сейчас это центральный аэродром Перми. А от нас до него нужно было добираться через Верхние и Нижние Муллы на автомобиле. Инструктор брал с собой того, кто полетит первым, и взлетал с курсантом, делал полеты в зону, пока остальные добирались на машине. Потом садился, брал второго курсанта и т. д.

Летной одежды было только два комплекта на всю летную группу (где-то десять человек). Из-за этого зимой особенно тяжело было. Да и обносились мы уже: как нам выдали в сороковом году сапоги, гимнастерку, брюки и шинель, так мы с этим обмундированием и приехали в Молотов. К весне у многих не было даже брюк. Носили шинели на голое тело. А вместо сапог нам выдали резиновые, так называемые торгсиновские, тапочки. Так и ходили: в тапочках и в шинели. Было и такое, что в мусорных ямах, в отбросах рылись, чтобы кое-что из обмундирования найти.

Мы продолжили программу на СБ. Но уже, кроме полетов по кругу и в зону, были полеты строем: сначала парой, потом звеном по три самолета.

В Бухаревке были хорошие мастерские, и наша летная группа с осени до весны сменила около тринадцати моторов. Мы их сами ремонтировали. Техника уже была изношенная, требовала починки. Надо сказать, техника выходила из строя в основном из-за горюче-смазочных материалов, которые были не первого сорта – масла были плохие. Плюс к этому режимы полетов были немного форсированные, потому что шасси не убиралось, а нужно было летать и строем, и по кругу, и в зону, поэтому нужна была большая мощность, чем та, что была бы с убранным шасси. Вот и износ. А с убранным шасси, надо сказать, мы ни разу не летали. Летом летали на колесах, зимой – на лыжах. А лыжи прилипают к снегу, и моторами их с места не сдвинуть, поэтому делали специальные деревянные кувалды, которыми били по лыжам, чтобы они оторвались от снега.

Все это время мы, конечно, следили за обстановкой на фронтах. Особенно тяжелым был период, когда осенью немцы наступали на Москву. Мы все это отмечали на картах. Очень много было дискуссий, разговоров. Всем хотелось на фронт.

В тот момент поступил приказ об отчислении слабых курсантов и направлении их командирами взводов в формирующуюся дивизию (дивизия формировалась здесь же, в основном из старослужащих, взрослых сибиряков).

Из каждой летной группы было отчислено по пять человек. Прощание с ними было трогательным, ведь, пока отступали, уезжали, сколько пережили вместе!

Мы продолжали летать. Еще у нас была биржа труда, и когда мы не летали, ходили работать и на железную дорогу, и в колхоз (кормили там, кстати, отвратительно, а в школе из еды была лишь курсантская норма).

Но в основном мы летали. Редко, когда не было бензина и мы не могли летать. Если неисправности возникали, мотор ремонтировали и опять летали.

Во время последних зачетов один экзамен я провалил. И учили нас плохо, и подготовка была слабая – скажем, тактика была неважная. У нас обязательно был расчет на посадку планированием, то есть перед четвертым разворотом убираешь газ, делаешь четвертый разворот и планируешь на посадку. Газом работать нельзя. Если работаешь газом, значит, сделал плохой расчет, следовательно, тебе поставят двойку, потому что ты не умеешь рассчитывать посадку.

На Р-5 надо было убрать радиатор, чтобы он не замерз, потом стабилизатор надо накрутить – с тем чтобы хватило рулей, хвост опустить.

Так же нас учили на СБ. Перед четвертым разворотом рассчитывай: высота 300 метров, газ убирай и планируй. Вот такая подготовка – самая элементарная. Летчика готовили к тому, чтобы он мог свободно ориентироваться и приземляться.

Между членами экипажа связи не было – только так называемая пневмопочта: надо было написать записочку, в трубочку поставить, чтобы воздух дунул и пошел патрончик. Хотя бы это можно было модернизировать.

Экзамен мне пришлось сдавать на самолете с гидравлической системой уборки и выпуска закрылков. До этого я имел дело только с ручными, когда надо было крутить здоровое колесо, чтобы выпустить закрылки. А на таком самолете я летел впервые. Со мной – проверяющий, командир отряда.

Я газ убрал, четвертый разворот сделал, планирую. И стал играть щитками. Командир отряда на меня взъелся:

– Что такое? Не умеешь рассчитывать! – и поставил мне двойку.

Пришлось сдавать экзамен второй раз, на том же самолете. Уже нормально сдал.

Часть сержантов отправили в Чкалов (Оренбург) переучиваться на самолет Ил-2, штурмовик.

В связи с тем что я с первого раза экзамен не сдал, то немножко опоздал в эту группу.

В июне 1942 года нас, 60 человек, выстроили перед школой, присвоили всем звание «сержант» и зачитали приказ о том, что мы направляемся в Бузулук, в 27-ю запасную авиационную бригаду АДД на переучивание на самолет ДБ-3А.

Я руку поднимаю:

– Мне не в чем ехать, у меня сапог нет. – Я действительно стою в тапочках и шинели.

Начальник училища спрашивает:

– Какой у тебя размер?

– 44-й.

– Что есть на складе? Дайте ему сапоги!

И выдали мне сапоги – не кирзовые, а яловые. Вот такой подарок я получил.

В бригаде было два полка. В Тоцком был дневной полк на самолетах ДБ-3А, а в Бузулуке был ночной полк на самолетах Ил-4.

Сначала надо было переучиться на ДБ-3А, летать днем в простых и сложных условиях по приборам. Только после этого можно было перейти в Бузулук на самолет ИЛ-4 и осваивать ночную подготовку.

Мы приехали в Бузулук, и нас направили в Тоцкое. Там были землянки длиной по 100 метров с глиняной крышей, в которых стояли двухэтажные нары. На нарах были тюфяки из соломы. Блох и клопов там была тьма-тьмущая. Только входишь в землянку, как они набрасываются на тебя – кошмар! Поэтому, если погода была хорошая, мы спали на улице или рвали полынь и развешивали везде. Наш старшина спал на парашютной вышке.

В конце лета блох и клопов в землянке травили хлорпикрином. Все щели накрыли, напустили хлорпикрина. Блохи подохли, потом их метлами выметали. Легче стало, а то совсем невозможно было.