Змеиный Зуб - Ирина Сергеевна Орлова

Услышав этот визг, Валь забарахталась, забилась, как пойманная в силки куропатка. Ей нечего было противопоставить Морканту, но она могла рыдать, умоляя её дать ей увидеть, что происходит. А он выполнял приказ и даже не мог передать ей словами, что всё в порядке. Тяжёлым взглядом он следил за тем, как граф тащит к берегу юного виконта. Тот потерял сознание – должно быть, от страха – но Экспиравит не растерялся, перевернул его на спину, и, держа его лицо за подбородок над водой, плыл, гребя одной рукой. Моркант только о том жалел, что превращения в чудовищного гейста не происходили спонтанно. Наверное, граф должен был напиться крови, провести какой-нибудь ритуал или нечто подобное в таком духе.

Тяжелее всего было оставаться на месте тогда, когда они уже подобрались к мелководью. Волны выше человеческого роста пытались сбить Экспиравита с ног, и он, таща на руках мальчишку, едва-едва продвигался вперёд. В конце концов он сумел попросту выпрыгнуть из жадной пучины. И, услышав его хриплое дыхание позади себя, Валь снова затрепыхалась. Но вампир сперва накинул на иссушённое лицо маску. Только потом подошёл и оборонил:

– Отпускайте, сэр Моркант. Спасибо.

Валь вырвалась и кинулась к безжизненному сыну с воплем ужаса.

– Он жив! – перекрикивая её, рявкнул Экспиравит. – Он просто лишился чувств… испугался!

– Сепхинор, Сепхинор! – беспрестанно твердила безутешная Валь, прижимая к себе мальчика. Сегодняшний день стал для него словно вторым днём рождения – так ровно совпавшим с днём первого.

Экспиравит поглядел на неё утомлёнными глазами. А затем перевёл взгляд на Морканта и велел:

– Тащи их обоих к Кристору. И глаз с них не своди. Я не хочу сажать мисс чародейку за решётку, но она больше не останется без надзора.

20. Разговор с мертвецом

В это невозможно было поверить, но это был он. Лукас лежал, будто спящий, руки были сложены на груди, верный меч поблёскивал подле. Во всём зале стояла давящая тишина, и не было привычных звуков пыхтения, дыхания, разговоров. Казалось, ещё шаг – и он проснётся, тряхнёт своей шевелюрой и зевнёт во весь рот. Но нет. Достаточно было подойти чуть ближе, чтобы увидеть рану, которая стала для него смертельной.

Невозможно, невозможно, невозможно поверить.

Экспиравит, с трудом передвигая закостенелыми ногами, подошёл. Его тень пала на изуродованное лицо брата. Кровавая дырка вместо глаза и брови гипнотизировала, многократно отражалась в исступлённом сознании, леденила кровь. Значит, он правда погиб, пропал, исчез. Горе стиснуло глотку, зубы скрипнули друг о друга, и он взметнул скрюченную руку над его головой.

«Не позволю», – рычал он в своей тёмной душе. – «Они не посмеют!»

Он сорвал перчатку вместе с парой колец, отбросил её на пол и острыми когтями вспорол себе запястье. А затем приник к холодной шее Лукаса, вкусил заледенелой мёртвой крови, проглотил её и, разжав его рот, попытался налить ему своей – чёрной, как смоль. Но ведь он должен был отведать её по-настоящему, довершить ритуал обмена. Он должен был насытиться ею, а он… он умер уже.

Да не мог он умереть!

Экспиравит дрогнувшей рукой подхватил его голову и поднял её выше, чтобы кровь пролилась глубже, дошла до его нутра. Даже потряс его. Хватка его становилась всё безумнее, крючковатые пальцы будто сводило судорогой. Минута, две, три.

– Ну ответь же, – процедил Экспиравит. – Ну же… ну!

Он затормошил его яростнее, теряя мёртвое лицо в пелене, что застлала глаза.

– Ну оживи… ну давай!!

Горестное безумие гремело в ушах. Он дышал так быстро, что жар начал разливаться по рукам. Куда ему самому столько жизни? Он вампир. Ему не нужно тепло рук, не нужно это полоумие сердца. Оно всё нужно Лукасу!

– Очнись! – сдавленно простонал он, держа его голову. И лишь затем, не получив никакой надежды, наконец перестал дёргать его из стороны в сторону.

Нельзя оживить тех, кто уже в руках у Схолия, даже если называешь себя сыном самого Бога Горя.

Руки стиснулись, скорченные почти осязаемой болью, безумной хваткой на плечах почившего рыцаря. Они дрожали, как листья на ветру. И вслед за ними начинало лихорадить и всё тело. Экспиравит задыхался, не знакомый с тем, что испытывал. Но ему не было страшно: он просто тонул, поглощённый мучительным осознанием свершившейся смерти. И не видел ничего перед собой, кроме мутнеющего образа брата, почётно положенного сюда солдатами в своём зелёном гербовом наряде. Горе, охватившее разум, перестало бушевать, оставшись столь же сильным, но куда более тихим.

– Тебе-то зачем было умирать, – бессвязно прошептал Экспиравит, глядя в пустоту. – Твоё имя только принялось звучать. Твои чувства только нашли отклик. Всё для тебя только началось; сражения миновали, настал мир. Как убила тебя уже прошедшая война? Ты бился с Адальгом и выжил. Чтобы умереть от выстрела какого-то бесславного выродка Харцев. Лукас, ты не мог.

Его уродливые руки соскользнули с плеч Лукаса, и, пошатываясь, вампир подошёл к балкону залы. Судя по потолку, изумрудному от спинок жуков-златок, это было праздничное место. Такое украшенное, лощёное, в картинах и лепнине. Как раз для рыцаря Лукаса Эленгейра, самого благородного воителя на землях от Астегара до Цсолтиги. Ледяной рукой Экспиравит сорвал с себя тагельмуст, кинул его на пол и вышел на свежий воздух звёздной ночи. Многочисленные созвездия мерцали над головой. Воздух с предгорий наполнял грудную клетку. Он проникал в вены, в жилы, в самое сознание. И гулял там сквозняком. Глядя в бездонное небо, нечестивый граф продолжал свою беседу со смертью, что заняла место его возлюбленного брата.

– Каков тогда смысл этого, столь желанного всеми дара? Нескончаемая жизнь. Бесцельные сотни и тысячи лет наедине с дряхлеющим разумом. Какова цена владения таким могуществом? Мне всё равно пришлось выбирать. И даже бессмертный, коронованный самим Богом, не знающий себе равных, я совершенно бессилен, когда мне нужно вдохнуть жизнь в собственного брата.

Зачем я решил спасти ребёнка? Валенсо был прав. Они даже не способны на чувство благодарности. Я мог не пробежать мимо трижды клятого кабаре, не таскаться с ними. Мог услышать твой последний вздох, мог хотя бы попытаться сохранить тебе жизнь. Пускай это было бы бессмысленно, но я должен был быть рядом. Однако вместо того, чтобы проводить единственного, кто считал меня родной кровью, я предпочёл вытащить на берег вражеского мальчишку, ещё одного непримиримого врага. Который будет до самой смерти точить на меня зуб. Потому что этот остров безумен. Даже его женщины и дети – солдаты, сражающиеся так слепо, так яростно, что оторопь берёт. Ты не боялся им верить, ты отдал сердце этой невесть куда пропавшей баронессе… Может, поэтому ты мёртв? Или