Дин Рид: трагедия красного ковбоя - Федор Раззаков

В тот день три группы танков и бронетранспортеров с сотней солдат направились в центр Сантьяго. Однако путч не удался, поскольку не был поддержан большинством в армии. Кроме того – Альенде был заранее предупрежден о нем советским КГБ (кстати, почти за два месяца до этого – в начале мая – Москва наградила Альенде Ленинской премией, которой суждено будет стать его последней прижизненной наградой). Вечером перед дворцом Ла Монеда состоялся 100-тысячный митинг, на котором Альенде заявил, что не распустит оппозиционный парламент, но прибегнет к референдуму, чтобы узнать мнение народа. Он все еще надеялся победить своих противников с помощью законных мер.

Прайс эти надежды Альенде не разделял.

– Альенде либеральничает со своими врагами, а они его не пожалеют, – говорил Прайс. – Вон, даже твой любимчик Джон Леннон сначала призывал к пацифизму, а теперь призывает к борьбе.

Дин прекрасно знал, о чем идет речь. Три года назад Джон Леннон сочинил пацифистскую песню «Дайте миру шанс», а спустя год написал уже другую – «Власть народу», где проповедовал совсем другие идеи: что «без борьбы не приходят к власти». Даже обложка сингла выглядела соответствующим образом: на ней Леннон и Йоко Оно были изображены в военной форме.

Однако Дин знал и другое: что Леннона в его политических воззрениях часто бросает из стороны в сторону. Поэтому если раньше Дин объяснял это незрелостью политических воззрений Леннона, то теперь стал склоняться к мнению, которое ему пытался втолковать еще Купцов-старший: что все эти шатания великого «битла» – плод его эпатажа и влияния жены-японки. Особенно Дину не понравилось интервью Леннона, которое он дал левой газете «Red Mole». В нем он заявил:

«На меня нападают за то, что я требую власти для народа и говорю, что никакая группа не должна обладать ею. Бессмыслица! Народ – это не группа. Народ – это каждый. Я придерживаюсь взгляда, что каждый человек имеет равные права на владение и что сам народ должен иметь долю в предприятиях, должен решать, кому быть боссом и кто что должен делать. Ученики должны иметь возможность сами выбирать своих учителей. Это было бы что-то вроде коммунизма, но я не знаю точно, что такое настоящий коммунизм. В мире нет подлинного коммунизма. В России, например, его точно нет. Социализм, о котором говорю я, возможен в Англии, но не там, где его практикуют несколько повернутых русских. Мы хотели бы иметь здесь хороший социализм. Британский социализм…»

Пока Дин путешествовал по миру, перспективы его дальнейшей судьбы обсуждались в стане высшего восточногерманского руководства. После того как в мае в «Штази» стала известна информация о том, что Дин собирается жениться на Вибке Дорнбах и осесть в ГДР, Эрих Мильке немедленно доложил об этом Эриху Хонеккеру. Тот встретил эту новость вполне благожелательно. Как мы помним, Вибке была его дальней родственницей, двоюродной племянницей, поэтому ее судьба была ему небезразлична. Он знал, что долгое время личная жизнь родственницы складывалась очень непросто, и поэтому теперь был рад за нее: ведь она могла не только обрести счастье с популярным американским артистом, но и принести пользу своей родине, поскольку этот брак был очень выгоден Восточной Германии.

В последние несколько лет, когда ГДР стала предпринимать решительные шаги для своего признания в мире, на Западе началась настоящая пропагандистская вакханалия, направленная против восточногерманского государства. Какие только эпитеты не употребляли западные журналисты, называя ГДР то «тоталитарным государством фашистского толка», то «самым безжалостным сателлитом Москвы». Одна западногерманская газета даже написала, что «ГДР убивает своих граждан, жаждущих найти свободу на Западе, так же, как нацисты убивали евреев, стремившихся вырваться из варшавского гетто». Намек был более чем прозрачен.

С тех пор как в августе 1961 года ГДР отгородилась от Западного Берлина бетонной стеной, минуло уже больше десяти лет, и за это время восточногерманские пограничники убили несколько десятков своих соотечественников, которые пытались перелезть через стену на территорию Западного Берлина. Про эти случаи знали все жители обоих городов, однако если в ГДР официальная пропаганда их почти не озвучивала, то западная печать писала об этом постоянно, обвиняя власти ГДР в нечеловеческой жестокости. Однако никто не писал, что эта жестокость оправданна: ведь Берлинская стена считалась государственной границей ГДР, и порядки на ней были установлены соответствующие. Любой из жителей Восточной Германии знал, что попытка пересечения этой границы карается жестоко и без предупреждения и не мог упрекнуть свои власти в том, что они его об этом не предупреждали. Между тем ни один западный журналист не писал, к примеру, что такие же порядки установлены и в других странах. Например, в тех же США, где на мексиканской границе американские пограничники так же безжалостно стреляют в «мокрые спины» – перебежчиков из числа мексиканцев, пытающихся переплыть Рио-Гранде. Причем, в отличие от ГДР, на Рио-Гранде только за один год таким образом погибают тысячи людей.

Когда Мильке доложил Хонеккеру о желании Дина Рида остаться в ГДР, глава Восточной Германии тут же увязал этот вопрос с проблемой перебежчиков.

– Это будет хорошим поводом для того, чтобы вставить хорошую пилюлю западным борзописцам, – сказал Хонеккер. – На примере Дина Рида можно будет показать, что от нас не только люди бегут, но и едут к нам на постоянное место жительства.

Мильке целиком и полностью был согласен с Хонеккером. Сидя в удобном кресле в кабинете главы восточногерманского государства, Мильке чувствовал себя человеком, который с честью выполнил свой долг и теперь имеет полное право надеяться на какое-то поощрение. Поощрение шеф «Штази» получил, но исключительно в виде похвалы, которую Хонеккер отпустил в его адрес спустя несколько минут. После чего хозяин кабинета поинтересовался:

– В прошлый раз ты говорил, что у русских есть какие-то подозрения насчет Дина Рида. Они подтвердились?

– Точных сведений об этом по-прежнему нет, – ответил Мильке. – Но русские обещают уведомить нас об этом сразу же, как только появится дополнительная информация.

– А наши источники могут нам в этом помочь?

– Мы уже ориентировали их на это. Послана шифровка в наше посольство в США, и даже перед Люттихом поставлена та же задача.

Майор Эберхард Люттих был единственным восточногерманским агентом-нелегалом «Штази» в США, который был направлен туда как раз в те самые летние дни 1973 года. Он имел на руках поддельные документы на имя Ганса-Дитриха Штейнмюллера из западногерманского портового города Гамбурга. Став разведчиком четыре года назад, Люттих с блеском окончил разведшколу и получил статус офицера действующего резерва (Offizier im besonderem Einsatz). Он должен был осесть в Нью-Йорке под видом торгового агента в филиале крупной западногерманской транспортной фирмы «Шенкер энд Компани». Помимо сбора информации о передвижениях личного состава посольств и воинских частей в его задачи также входило обзаводиться связями в различных американских учреждениях с целью вербовки агентов для «Штази».