Исповедь Cтража - Наталья Некрасова

Он долго молчал. Я помнил, что он сказал о себе — «мне страшно открывать свою душу другим». Что же, люди разные. Наверное, его не раз в эту открытую душу били. Ему нелегко. Тем более мне не стоит его торопить.

— Я видел это, — наконец почти шепотом, мучительно выговорил он. — Видел.

Несколько мгновений я смотрел на него, не понимая смысла его слов.

— Вы что, — наконец вымолвил я, — бессмертны, что ли? Сколько вам тысяч лет?

— Нет, — неловко рассмеялся он, — вы не поняли. Я говорю о видениях. О снах.

Я откровенно расхохотался.

— Ну вы и загнули! Мало ли что мы видим в наших снах! А уж после того, как впечатлительный человек начитается вашей Книги, и не такое увидишь!

Он, как ни странно, воспринял мою выходку спокойно.

— Однако вы же признаете истину видений и пророчеств. А пророчества как раз и есть видения. Вы же, как я понимаю, видели во сне волну, накрывшую Нуменор? И не подвергаете это видение сомнению? И Горлим, явившийся Берену во сне?

— Да, но это подтверждается нашей историей. А ваши видения?

— Дело в том, что я видел все это прежде, чем узнал о существовании Книги. — Он с насмешливой снисходительностью смотрел на меня. — И лишь познакомившись с этими хрониками, я понял, ЧТО именно я видел. Не все, конечно. Но это заставило меня поверить и остальному.

«Стало быть, некто отбирает людей по их способностям, по их склонности и готовности уверовать… Кто?»

— А вы уверены, что ваши видения были истинны?

— Почему я должен сомневаться?

— Дело в том, что есть и лживые видения. Вы и сами это знаете — помните призрак Эйлинель, явившийся Горлиму Злосчастному? И создал его, кстати, любимый Ученик вашего Учителя. И почему этих видений не вижу, к примеру, я?

— Не всем дано, — спокойно ответил он. — Это не гордыня. Просто это так. Не все же могут пророчествовать. Я тоже не могу. Я просто кое-что вижу.

— Значит, вы считаете, что наши сны и видения — истинны?

— Да, конечно.

— Понимаю, за что вы почитаете Ирмо. Он посылает вам истинные видения о том, что было на самом деле. Так?

— Ну, почти.

— Тогда и мои видения должны быть истинными? Мои сны?

— Видимо.

— Но если они не подтверждают ваши видения? Если они… так скажем, не понравятся вам? Что вы тогда скажете? Что Ирмо посылает истинные видения только вам? А остальным не посылает? Каков тогда смысл? Неужели он не может вот так нам всем даровать истинное видение событий?

Он помолчал.

— Не все способны видеть, — еще раз негромко сказал он.

— Нет, это не ответ, — возмутился я. — Стало быть, получается — раз я вижу не те видения, то я слеп и не способен понять великой вашей истины. Но ведь я то же самое могу сказать и о вас. И что получается? Опять две истины, и каждая истинна сама по себе. Должен быть способ поверки, вам не кажется? Или вы приверженец только слепой веры?

— Поверка — сердце, — так же мягко ответил он. — Это — в моем сердце.

— Но в моем сердце — другое. И что же нам делать?

Он не ответил мне, глядя куда-то мимо меня, в окно, за которым где-то вдалеке, в розоватой весенней дымке угадывались холмы Итилиэна.

— Нет, — проговорил он в конце концов, — я верю своему сердцу. Оно еще ни разу не обманывало меня.

— Ладно, — сказал я. — Вы имели видения. Вы нашли им подтверждение в Книге, и это заставило вас поверить. Так?

— Так. Что с вами?

А я в то мгновение вспомнил свой сон. И понял еще, что не стану сейчас рассказывать его Борондиру. Этим я ударю его. Больно ударю.

— Да ничего. Ничего особенного. Ну хорошо — сны подтверждают события, о которых вы прочли в Книге. Но дело в том, что в Книге не просто описаны события, а говорится еще и о том, кто и что думал. Вы что, и это видите?

— Да нет, конечно.

— Вы понимаете, что любое действие, любой поступок можно объяснить с разных точек зрения?

— Да.

— Что человеку — или не человеку — можно приписать разные побуждения, и тогда поступок будет выглядеть либо подвигом, либо подлостью?

— Пожалуй, да.

— Тогда почему же вы считаете истинными те мысли и побуждения, которые в Книге приписываются противникам Мелькора? Финголфину, например. Вряд ли он подобными мыслями делился с теми, кто мог написать о нем в вашей Книге. Разве не так?

Он молчал, вертя в руках кружку.

— Хорошо, признаю, — наконец согласился он. — Но то, что говорится о намерениях и поступках Учителя, я считаю истинным. Было кому узнать это от него и записать.

— Согласен. А вы уверены, что он говорил им только правду?

— Да, — с вызовом посмотрел он на меня. — Он не лгал. Потому что не мог лгать.

— Знаете ли, — я откинулся на спинку кресла, — а вот я считаю, что Валар нам тоже не лгали. Нам и эльфам. И эльфы, на мой взгляд, не лгут.

— Возможно. Только они не способны понимать…

— Давайте не будем. О неспособности понимать. Кто знает, насколько способны были те, кто писал Книгу, понимать вашего Учителя? Может, они вовсе не те мысли ему приписывали?

— Послушайте, — чуть ли не вскочил он.

— Нет, вы послушайте. Вы мне не доказали истины ваших воззрений. И знаете, почему я не могу вам поверить? Потому, что ваша вера — слепа. Вы не подвергаете сомнению ничего из поступков Мелькора, а пытаетесь их оправдать. Почему я признаю, что Валар правы не во всем? Почему я способен это обсуждать — а вы нет? «Учитель, ты прав во всем…» Вот это вызывает самые большие сомнения. Это как раз и есть та самая слепая вера, которую вы так осуждаете в других. Вы хотите, чтобы я признал ошибки Валар, ошибки эльфов, ошибки наших предков, признал их вину. Я — признаю. А вы — вы готовы посмотреть по-иному на поступки своего Учителя? Разве то добро, которое он сделал одним, не принесло зла другим? Разве даже те, кому он только добро делал — те же Эллери Ахэ, — не погибли по его вине? Так нет же — он у вас прав во всем.

— Замолчите, — вдруг глухо и резко промолвил он. — Замолчите. Да, я думал об этом. Да, думал! Но если вы сами, даже признавая несправедливость деяний эльфов, Валар, нуменорцев, не собираетесь отрекаться от их памяти, от их веры, то почему я должен?

— А я и не требую. Борондир, я ничего от вас не требую. Мне даже все равно, во что и как вы верите. Есть куда более близкие вещи — а именно, наши поступки. Добро и зло. И мне кажется, что здесь мы, считай, одинаково оцениваем поступки. Я именно об этом пытаюсь вам сказать. Нравится вам это или не нравится — если мы с вами в этом сходимся, если учение вашего Учителя вас к этому привело, то воистину прав Эру — даже деяния Мелькора в конечном счете приведут к победе Добра. Нет, молчите, я не намерен продолжать этот спор. Он бесполезен. Хватит и того, что мы в главном друг друга понимаем. Даже если для вас величие любви Берена и Лютиэн в искуплении крови, осквернившей Сильмарилл, а для меня — в том, что это надежда на спасение для эльфов, надежда на то, что они не исчезнут вместе с Ардой. Для вас Финрод хорош тем, что был другом людей и пытался понять Мелькора, для нас его величие в том, что он пожертвовал собой как раз ради возможности обрести Освобождение. Для вас Финголфин враг — ибо осмелился ранить Мелькора. Для меня — герой, потому что вышел на неравный поединок за свой народ. Видите, даже в одном и том же мы видим разное. Но мы с вами разговариваем.