Незримый мост - Евгений Брандис

Дым и пар медленно рассеивались, и Лапин наконец увидел, что с вулканом покончено. Гора раскололась на три глыбы, между которыми еще раскачивался только что наполнившийся узкий залив, расширяющийся на месте бывшего кратера. К отвесным смолисто блестящим скалам льнули огромные хлопья лопающейся пены.

«Порядок!» — подумал Лапин. Он тут же вспомнил, что делать дальше, наполовину выкарабкался на берег, лег, перевернулся на спину и увидел небо. В небе сияла тонкая дуга радуги. Ожоги и царапины саднило, но радуга была прекрасна. Она поднималась все выше и выше, отступала все дальше и дальше, и Лапин понял, что начинает уменьшаться, постепенно разрушенная гора стала вздыматься над мим. Он стал, по его соображениям, почти нормального роста, огляделся вокруг, и у него дух захватило от размеров катастрофы, которую он произвел. Вокруг в сернистом дыму высились беспорядочные груды камней, шипели и пенились горячие потоки, в вдали глухо ревел океан, превратившийся в могучую растревоженную стихию. И все-таки Лапин был еще настолько громаден, что положил руку на иззубренный теплый хребет и ласково провел по нему кончиками пальцев.

«Ничего, малыш! Сейчас, сейчас!» — проговорил он, словно эта исковерканная гора и впрямь была малышом…

Лапин сел, наметил глазом линию вечных снегов и стал покрывать острые вершины белыми снеговыми шапками. Мир слушался беспрекословно, и Лапин почувствовал, как его охватывает лихорадочное торжество. Но работы было еще очень много, до красот было далеко, и Лапин, успокаивая себя, нарочито не спеша, принялся заполнять приглянувшееся ущелье голубой лентой ледника.

— Ну, силен парень! — бормотал ассистент, склонившись над Лапиным и осторожно отделяя от его головы помертвевшие присоски шлема. — Не больно?

— Не больно, — сказал Лапин. — Сколько получилось?

— Отлично. Четыреста двадцать три миллиграмма.

Ассистент подвел к его глазам окуляр на гибком стебле. Лапин заглянул в окуляр и увидел на ярко-голубом фоне висящую в магнитной бутылке переливающуюся светлую каплю. Поверхность ее дрожала, рябила, по ней ходили беспокойные вихри. Капле было тесно в невидимых плотных магнитных сетях.

— Левосторонний, — сказал кто-то у него над ухом.

— Я левша, — сказал Лапин, откидываясь от окуляра.

В боксе было еще трое кроме ассистента. В одном из них Лапин узнал директора комплекса.

Лапину захотелось насмешить всех и рассказать, как он дома тренировался на процесс, витая в небесах и тем временем приготовляя яичницу на завтрак. Но держать голову на весу почему-то было очень тяжело. Все тело было налито чугунной усталостью. Лапин осторожно ослабил шейные мускулы и с наслаждением почувствовал затылком мягчайшую, как ему показалось, спинку кресла. Закрыл глаза и уснул.

А. Балабуха

Цветок соллы

Конечно, Бонк должен был сделать это еще тогда, когда, вытормозившись из аутспайса, «Сёгун» на гравитрах протащился последние мегаметры и беззвучно-тяжеловесно опустился на техпозицию Пионерского космодрома. Но сразу же началась разгрузка, за ней — отчет перед комиссией Совета Астрогации, традиционный биоконтроль… Словом, неделя проскочила «на курьерских», как говаривал шеф-пилот, хотя что это значит Бонк представления не имел, а спросить так ни разу и не собрался. Оправданием все это ему, безусловно, не служило. Просто человеку свойственно подыскивать объективные причины, на которые можно сослаться, объясняя, почему не сделал того или иного. Это естественно, когда не хочешь делать; но Бонк-то хотел! Хотел — и не мог собраться с духом. И только когда все обычные процедуры и формальности остались позади, договорился с шеф-пилотом, что на время, пока техслужба будет заниматься профилактикой, отлучится домой. Теперь уже заказывать разговор с Марсом и вовсе не имело смысла.

Плутон подключили к системе телетранспортировки во время их отсутствия, хотя станции начали строить еще два года назад, когда Бонк проходил здесь последнюю стажировку. Приземистое П-образное здание станции ТТП находилось тут же, в комплексе космодрома. В пассажирском крыле он отыскал марсианский сектор, вошел в тесную кабинку и накрутил код Соацеры. У некоторых телетранспортировка вызывает неприятные ощущения — тошноту, морозные мурашки по коже… Из-за этого они почти не пользуются ТТП, прибегая к ней лишь в экстренных случаях. Правда, в большинстве это люди старшего поколения. От сверстников Бонк никогда подобного не слыхал. Может быть, они просто привыкли к ТТП с младых ногтей? Во всяком случае, у Бонка она не вызывала абсолютно никаких ощущений. Едва под потолком мигнул зеленый глазок индикатора биоконтроля, он вышел из кабинки. Хотя станция была точной копией плутоновской, перемещение почувствовалось сразу же — и по изменению тяжести, и по запахам, пропитавшим здешний воздух, и еще по какому-то необъяснимому внутреннему ощущению, древнему инстинкту дома.

На улице Бонк вынул из нагрудного кармана телерад и вызвал Зденку.

— Здравствуй, — сказал он, будто и не было этих трех лет. — Ты свободна сегодня?

Она кивнула.

— После трех, сейчас я уйти не могу. — Это он мог понять и сам.

— После трех — так после трех. В половине четвертого на нашем месте. Ты успеешь? — Что еще можно было сказать так, сразу?

— Успею, — пообещала она и исчезла с экрана.

Времени у него оставалось уйма. Он позавтракал в маленьком кафе на Фонтанной площади, а потом, не зная, куда деваться, зашел в библиотеку. Тут его и осенило. Как и следовало ожидать, «Аэлиты» в фонде не нашлось, пришлось соединиться с центральным Информарием и заказать там. Ждать, пока с микроматрицы спечатают экземпляр, предстояло около часа, и Бонк принялся листать журналы за последний год — в них оказалось немало интересного. Особенно любопытной показалась статья о новых методах решения обратной засечки из аутспайса, подписанная С. Розумом. До него не сразу дошло, что это — Сережка Розум, кончивший Академию Астрогации двумя годами раньше. Ай да Сережка! Правда, применение теоремы Квебера для аутспайс-астрогации показалось Бонку сомнительным, и он решил позже, завтра скорее всего, непременно связаться с Розумом — если тот в Земляндии, разумеется. Тем временем к столу подъехал пюпитр с книгой.

Бонк взял томик в руки. Издан он был превосходно; лакированная суперобложка в стиле эпохи расцвета книгоиздания, красочный форзац, стереопортрет автора на фронтисписе, небольшой карманный формат, изящный, удивительно легкий шрифт… Бонк бегло перелистал книгу, наслаждаясь пергамитовым шорохом страниц, потом сунул в карман. «Аэлиту» он хотел подарить Зденке. Он должен был сделать это.