Черный ксеноархеолог - Юрий Валерьевич Максимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, я не мог узнать точного ответа, но размышлять над самим вопросом было полезно. Позволяло вылезти из кокона самовлюбленности и нарциссизма.
Кстати, по поводу Клима – был один трогательный момент, связанный с ним. Как-то вечером второго дня полета я обронил, что, в отличие от офицеров, матросы с должным спокойствием относятся к моему поступку. Никто из них проведать меня не пришел.
– Думаешь, наши не ценят того, что ты сделал? – насупился Клим. – Да их просто не пускают к тебе! Капитан запретил, чтобы не беспокоили. По-твоему, зачем я здесь? Чтобы пацанов не пускать.
Достав планшет, он быстро написал что-то, а затем снова посмотрел на меня.
– Да я ничего особого не сделал, – отмахнулся я.
– Ну да, всего лишь вошел в термоядерный реактор и спас всех нас от смерти. Если это по твоим меркам – ничего особого, то позови, когда сделаешь что-то особое. Охота посмотреть, что же это такое – особое по-светловски.
Я не стал спорить, поскольку это выглядело бы кокетством. Но я на самом деле не чувствовал себя героем. Ни на каплю. Я чувствовал лишь, что поступил правильно – редкий правильный поступок в череде чудовищных ошибок, – но каждое услышанное мной восхваление как будто лишало меня даже этого спокойного чувства удовлетворения, замещая его неловкостью.
К счастью, Гемелл это уравновешивал, то и дело повторяя, что спас всех Бог, а я был лишь Его орудием. «И то, что Он может совершать великие дела посредством даже таких убогих и жалких инструментов, как ты, еще больше служит Его славе. Это как безупречно исполнить шедевр на поврежденной скрипке. Такое под силу только гению-виртуозу, и похвал заслуживает он, а не плохой инструмент».
Такие реплики Гемелла, которые раньше меня раздражали, теперь, напротив, радовали. Они позволяли сохранить в душе воспоминание о том несравненном опыте, который я пережил в операционной.
Планшет Клима пикнул, и он усмехнулся, глядя на него. Затем развернул ко мне и включил звук. Взглянув на экран, я увидел группу матросов, сгрудившихся, чтобы уместиться в кадр. Они заулыбались и стали наперебой кричать:
– Привет!
– Чувак, спасибо!
– Мы все знаем, что ты сделал. Это круто!
– Держись там!
– Поправляйся!
Это было так живо и искренне, что я едва не прослезился. Вспомнились мои детские друзья по двору, такие же простые и настоящие. За кадром кто-то, стоявший на шухере, окликнул:
– Старлей идет! По местам!
И видеосвязь закончилась. Я от души поблагодарил Клима.
– Это тебе спасибо, – ответил он, убирая планшет. – Во время боя все отлично поработали – штурмовики, рубка, истребители, артиллерия, – но именно один из наших обеспечил победу. Корвет спас матрос. Скоро тебя повысят в звании, но не забывай, что во время боя ты был одним из нас!
– Никогда не забуду.
День триста семьдесят первый
Когда мы прибыли на военную базу Мавр-72, события помчались галопом. Дядя Филип сдержал свое слово – прежде всего занялись Лирой. Ее перенесли в операционную местного госпиталя. Врачи с большим вниманием опросили меня об обстоятельствах, при которых Лира получила травму. Посмотрели видео ее падения и удара. Доставили все необходимое, включая кровь нужной группы. Затем, когда все было готово и мы собрались вокруг операционного стола, на котором она лежала, я, прикоснувшись скипетром, разморозил Лиру.
Сразу после этого меня оттеснили, а потом и вовсе вывели наружу. Врачи и медсестры занялись спасением ее жизни. Теперь Гемеллу не нужно было уговаривать меня молиться. Я делал это сам до тех пор, пока не вышел довольный врач и не сказал, что все прошло успешно.
Из больницы я отправился обратно на корвет, чтобы заняться Герби, но оказалось, что им уже занялись, – Зигмар с разрешения капитана Новака сам перевез его в местный ремонтный отсек и участвовал в восстановительных работах. Видимо, это был его способ сказать «спасибо» за то, что было мной сделано в реакторе.
– Тебе приказано прибыть в зал общих собраний, – сообщил Клим и проводил меня.
Там собралось множество народу, в присутствии которого неизвестный мне адмирал провел награждение лиц, отличившихся во время боя. Их оказалось довольно много. Среди прочих поставили и меня.
Глядя в зал, я испытывал смешанные чувства. Такое воодушевление на лицах! Многих я узнал. Мичман Беркович смотрел на меня с чем-то напоминающим отцовскую гордость. Пашин и Мурогов улыбнулись как старому другу, когда я встретился с ними взглядом. Старший инженер Ламоро чуть заметно кивнул. Я желал признания от неккаристов, но получил его в итоге от флотских. И не только признание, но и почти семейную поддержку. Это было приятно, но вместе с тем чувствовался диссонанс – словно я шел на похороны, а оказался на праздновании победы футбольной команды. Кажется, никто из присутствующих не видел трагедии в гибели сотен граждан Федерации. И в том, что наша история оказалась замарана кровью, – мы больше не сможем говорить детям в школе, что преодолели войны…
«Наивно полагать, что вы могли запереть все зло на Земле и начать с чистого листа на других планетах. Семена зла вы носите в своих душах, и они прорастут всюду, куда бы вы ни отправились».
Гемелл был прав. Я уже это видел за прошедший год на многих колониях – коррупция, проституция, бандитизм… Семена проросли уже давно. А эта бойня – просто очередной всход.
Меня повысили в звании – до старшего матроса – и наградили медалью «За отвагу». Все это совсем не было похоже на обещание дяди Филипа о том, что мое принятие в Космофлот – формальность и по прибытии на базу я вернусь к науке. Напротив, я все глубже интегрировался в структуру и жизнь Космофлота.
После церемонии меня обступило множество людей из экипажа «Благословенного». Поздравляли, просили сфотографироваться. Даже огромные штурмовики! Все это заняло бы много времени, если бы Клим не разогнал желающих, сказав, что меня ждут в другом месте.
Когда мы вышли и зашагали по коридору, я услышал сзади строгий голос:
– Старший матрос Светлов!
Это была Ванда. Сердце забилось сильнее. Что сказать? Как держать себя с ней сейчас?
Мы с Климом подошли к Ванде.
– Да, мэм.
Она выразительно посмотрела на моего спутника и велела:
– Матрос, прогуляйся пару минут.
– Есть, мэм.
Он ушел, но Ванда еще долго молчала, глядя мимо меня, хотя мы стояли лицом к лицу.
– Оставим
