Ближе к истине - Виктор Ротов

Так я подумал, стоя в толпе, слушая речи и наверно забыл бы под спудом других впечатлений, если б тема «покаяние» не имела самое неожиданное, — и в этот же дехгь, продолжение.

После торжеств в Даховской все мы поехали в монастырь, на турбазу «Ромашка», что километрах в пятнадцати от Хаджоха. Это историческое, весьма примечательное место. Монашеская обитель, основанная в начале девятнадцатого века святым отцом архимандритом Островным. Красивейшее место! Там посидели на травке, выпили по чарке, поспивальг да и двинули до дому до хаты. Но по дороге старики попросили атамана А. А. Аникина завернуть сфотографироваться на Казачьем камне, что над рекой Белой. Заехали. Высыпали на берег. Мы с атаманом разговорились о перспективах казачьего движения, а мой знакомых! казак, хорунжий В. П. Литвиненко ввязался в спор с казаком из Пашковской. И на повышенных тонах. Тот требует покаяния, Литвиненко против.

— Кто и перед кем должен каяться? — не выдержал, вмешался я. — Почему вы так настырно гнете людей на колени?

— На колешг? Чепуха! Чисто символическое покаяние. Без него не будет примирения…

— Каются х решхгики и каются перед Богом. А чем греш-

‘ Теперь лихорадочно стряпают Гимн России, в который пнут слова о «великом» покаянии страны. Уже вся Россия должна покаяться перед ними. Надо же!..

но нынешнее поколение? Если младшему из них сегодня 75 родом из 18–го и 56 родом из 37–го…

Спустя какое‑то время подлетает ко мне казак при большом чине. Не буду называть имени. Небольшого росточка, горбоносенький.

— А ты чего здесь? Кто ты?

— Да вот пригласил меня, — указываю па Литвиненко. Он стоит рядом со мной. Еще два почетных старика и войсковой старшина Е. А. Щеткин. Не дадут соврать.

— А почему такое неуважение? — продолжает «кипеть» задиристо казак при чине. И хватает меня за галстук. — Почему надел этот большевистский галстук? И почему в черных очках? Это неуважение к казакам… Хочешь, сейчас будешь в реке?..

— Тише, тише! — остановил его Литвиненко. Подошел ближе и Щеткин. Стал успокаивать казака при чине:

— Человек у нас в гостях… — А мне: — Икону — медальон надо при теле носить, а не поверх галстука… И черные очки…

Я снял очки. Спрятал медальон под рубашку — исправился! Но казак при чине не унимается, кипит, угрожает: «Ходят тут всякие, вносят раскол!..» Он явно хочет завести подвыпивших казаков, сотворить бузу, но никто не клюнул на провокацию. Тогда он изобразил оскорбленное достоинство и отошел.

— Вы как хотите, а я ушел…

Так вот проявился результат надмогильных речей: «большевистский галстук!» Как он не заметил еще шляпу на мне? Ведь тем, кто в шляпе, доставалось во времена оны. Что‑то похоже до боли!

И я вспоминаю слова того мужчины, который выпростался из толпы после подстрекательской речи и смотрел потом издали на все грустными глазами. Теперь я не только чувствую, я точно знаю, что среди казачества снова заработала со страшной силой та же команда режиссеров и дирижеров и по тому же сценарию — столкнуть русских лбами. Постановка кровавого спектакля 1918 года возобновляется. Или как говорят матерые лицедеи — спектакль восстанавливается. Постановщики те же. Та же режиссура. действующие лица и исполнители, похоже, еще не понимают, что им подсовывают тот же кровавый сценарий…

МАРОДЕРЫ

«Грабители населения в районах военных действий, а также убитых и раненых па поле сражения. Торговцы — спекулянты».

Этой темой давно болит душа. И материал лежит, собранный во время служебных поездок по краю. Больно жжет сердце. Правда, я раза три принимался писать о мародерах и всякий раз откладывал — слишком неприглядная картина вырисовывалась. Меня не поймут, думал я. Ни одна газета не станет печатать такой материал. Вернула меня к желанию написать об этом статья в «Кубанских новостях» за 15 июля Валентины Паленой «С сумой по миру или к толстосумам?» Автор с удивительной смелостью и искренней скорбью рассказала о том, о чем я «благоразумно» молчал. Читая ее строки, наполненные болью, я почти физически ощутил, как мы низко пали. Или, как говорится в статье устами австрийских офицеров — эксгуматоров, «Варвары были, варварами и остались».

Это, конечно, слишком сильно сказано. Но и сильно похоже на правду. Обидно и больно читать такое про народ, к которому ты принадлежишь. Тем более от людей, которых эти самые «варвары» спасли от гитлеризма ценой неслыханных жертв. Сейчас об этом как‑то забывается, на первый план выходят иные ценности. В кавычках. От которых сердце стынет. Так, глядишь, наступит день или час, когда концлагери и газовые камеры будут объявлены высшей формой цивилизации в наведении нового мирового порядка. Что стоит, например, идея энергетического обеспечения рода человеческого на нашей планете и уничтожение в связи с этим целых народов. Под «сиянием» этой «идеи» нет места народам Африки, Азии, России… Так что нам надо подтягиваться до уровня достойных жить при новом мировом порядке.

Как и Валентина Паленая, я не стану называть географию тех мест, о которых пойдет речь, дабы не возбудить страшные аппетиты мародеров, как не стану называть подлинные имена действующих лиц. (Язык не поворачивается назвать их героями — слишком низок и подл их промысел!).

А началось все с безобидного, на первый взгляд, ро

зыгрыша: мои коллеги по работе в одном горном поселке, где я частенько и подолгу бывал в командировках в леспромхозе, пригласили меня на ужин к себе домой. Сели за стол, выпили, закусили, повели разговор о том о сем. И вдруг в дверях появляется немец. Фриц! Каких я видывал в оккупации в станице Придорожной. В солдатской форме, каске; шмайсер поперек груди, штык — кинжал на поясе и граната с длинной деревянной ручкой. (Мы пацанами называли их «румынками», когда забавлялись ими словно игрушками в освобожденном от немцев Новороссийске).

Я обалдел. Но подсознанием мигом усек, что немец какой‑то не живой. То есть, сам человек живой, это сын моих коллег Максимка, но солдатская форма на нем явно тронуга тленом. А оружие и каска «поедены» ржавчиной словно червоточиной.

Вадим и Людмила хохочут, довольные розыгрышем. Максимка улыбается неуверенно, видя, что меня не очень забавляет его маскарад.

— Это мы тут добываем в окопах. Хобби у нас такое, у пацанов. В этих местах были сильные бои — боеприпасов и всяких трофеев в земле навалом! Мины, снаряды, патроны… А это, — он поправляет на себе пояс и френч, — у одного фрица в вещмешке нашел. Немного не по размеру, а так ничего. А?.. — Он вытянулся по стойке «смирно», щелкнул каблуками (пятками), горделиво этак вздернул голову.

— Похоже. Очень похоже! — сказал я, а у самого нехорошо заныло под сердцем. В голове завихрились разные мысли: пацаны мародерничают в местах, где пролита священная кровь защитников Родины. Экая напасть на Отечество!..

Поглядывая на беспечных родителей, я никак не мог взять в толк, что их веселит в этом «явлении»? Максимка же, поощренный родительской благосклонностью, решил усилить впечатление, пригласил меня в свою комнату. Тут я еще больше удивился — это было не жилье пятнадцатилетнего мальчишки, а какой‑то оружейный арсенал: целая куча толовых шашек (они ими растапливали печь), похожих на бруски хозяйственного мыла, гранаты всех типов — РГД, лимонки, бочонки, «румынки» с длинными деревянными ручками и даже наши противотанковые. Мне это хорошо знакомо, потому что после освобождения Новороссийска этого «добра» в городе и окрест было навалом, мы забавлялись всем этим. На передовой в районе

цементных заводов. Да и возле дома. Бросали гранаты, стреляли из винтовок, взрывали мины и снаряды. Но самым любимым занятием было пускать с крутых склонов горы Лысой пустую железную бочку из‑под горючего с гранатой внутри. Гремит она, стремительно катится вниз. Взрыв, и куски бочки разлетаются высоко в небо…

Максимка садится на маленькую табуреточку, выставив мощные свои коленки и опершись на них локтями. Он рослый, угловатый, как бройлерный цыпленок. И явно гордится своим «хозяйством». И чего тут только нет! Автоматы без прикладов, безнадежно «поеденные» ржавчиной, винтовки наши и немецкие. Тоже погнившие, но старательно отдраенные шлифшкуркой. Штыки, тоже обработанные шлифшкуркой. Патроны россыпью и в лентах. На фанере просыхает порох, высыпанный из проржавевших патронов. Пулеметные диски и… Мины всех калибров — маленькие с чекушку и большие величиной с бутылку из‑под шампанского. Они висят взрывателями вниз, привязанные за стабилизаторы. В углу стоит штыковая лопата и кирка — орудия раскопок. Рядом какой-то прибор.

— Что эго? — спрашиваю.

— Миноискатель! — с готовностью и не без гордости говорит Максимка. — Самодельный. Любой металл берег. Даже золото… — Он переводит взгляд на подоконник. И тут я замечаю черепа. Невольно встаю со стула, подхожу. Четыре тщательно обработанных черепа с жутким оскалом смерти. Продырявленные в разных местах. Два черепа щербатые — с выбитыми или выломленными зубами. Тут же кучка этих самых зубов и отпилков От них. Я не сразу понял, что это такое. Максимка с готовностью пояснил: