Приключения, почерпнутые из моря житейского - Александр Вельтман

– Георгий! – повторила Саломея столь же тихо, – «и это он!»

– Вы позволите мне разделить с вами здесь уединение? – спросил молодой человек, обращаясь к ней.

«О, какие скверные мужчины, даже в эти лета! и это он!» – подумала Саломея, удаляясь.

– Куда вы бежите от меня? Чего вы испугались? Саломея пошла по дорожке, выходящей на шоссе. Молодой человек следовал за ней.

– Барыня, а барыня! подавать, что ли? – крикнул с шоссе извозчик Ванька, приостановив свою клячу. – Ась? извольте садиться!

Кровь закипела в Саломее.

– Боже, – проговорила она сама себе, – что мне делать! куда я пойду!

– Что ж, барыня? – повторил извозчик, – подавать, что ль? Саломея остановилась в отчаянии.

– Вы, кажется, заблудились? – сказал молодой человек, подходя к ней, – позвольте вас проводить?

– Georges! – вскричала Саломея вне себя. Молодой человек вспыхнул, оробел от недоумения. «Кто это такая? – подумал он, – она меня знает!»

– Georges!… – повторила Саломея смягченным голосом, откинув вуаль, – не стыдно ли тебе!

– Это вы, вы! – вскричал молодой человек, бросаясь к ней.

– Это я… Какая встреча!… Как ты переменился!… – сказала взволнованная Саломея. И она забылась, обняла юношу, того самого Георгия, которого хотела образовать в пример всем мужчинам.

«О милый друг! Теперь с тобою радость;А я один – и мой печален путь…» –

раздался голос товарища из-за куста.

– Ах, пусти! – проговорила Саломея, отталкивая от себя Георгия.

– Не бойтесь, это мой товарищ.

– Мне все равно; бог знает, что подумает он обо мне!… Но… «Что мне делать?» – подумала Саломея. – Послушай, друг мой Георгий… ты сам, бог знает, за кого меня принял… Дай мне руку… я не знаю, где я найду теперь мужа…

– Вы замужем?…

– Замужем, – произнесла Саломея, – но, боже мой, найдет ли меня муж?… У нас сломался экипаж, лошади понесли… во мне замерло сердце, и я не помню… не знаю, как очутилась здесь одна… Георгий, ты меня проводишь?.

– Как угодно. Ах, как вы переменились, как вы похорошели!

– Я утомилась, пойдем, сядем. Покуда разъедутся все и покуда смеркнется… мне совестно идти пешком с тобой.

– Как можно пешком такую даль, надо взять извозчика.

– Это страшно!… Погодим… Расскажи мне, каким образом очутился ты здесь.

– История не долга. Батюшка прислал меня сюда к одному знакомому на руки, с тем чтоб он озаботился приготовить меня к университетскому экзамену для поступления на службу. Вот я и готовлюсь; но толку будет мало: я чувствую в себе призвание к музыке. Душа просит гармонических звуков, чтоб высказать чувства свои, отвечать голосу природы! Вы открыли во мне это призвание…

– О Георгий! как ты хорош! Я предвидела в тебе страстную душу, для которой нет иных выражений.

– А вы? скажите мне, куда вы исчезли вдруг? Это по сию пору тайна для всех нас. Батюшка стал еще угрюмее, привязчивее, скупее: только и знает, что считает деньги да жалуется, что скоро принужден будет идти по миру… Мне не высылает даже на необходимое, и я живу на чужой счет…

– Бедный!

– Право, мне совестно, я наделал кучу долгов… Скажите же, куда вы пропали?

– Мне невозможно было оставаться… А тебя это огорчило?

– Ах, если б вы знали!

– Бедный Георгий, мне только тебя одного и было жаль!

Георгий схватил руку Саломеи.

– Вы любили меня?

– О, любила!

– А теперь?

– Теперь?…

– Обнимите меня, как прежде обнимали.

– Я тебя любила и обнимала, как сына.

– Ну, хоть как сына.

– Полно, Георгий, полно!

«О милый друг! Теперь с тобою радость;А я один – и мой печален путь…» –

раздался снова напев товарища в кустах. Саломея оттолкнула от себя Георгия.

– Не бойтесь, это мой товарищ…

– Это все равно для меня!

– Quousque tandem abutere, о Catilina, patientia nostra! [240] – крикнул Георгий.

– Mea res agitur, paries cum proximi ardet [241], – отвечал товарищ, уходя.

Между тем совершенно уже смерклось.

– Боже мой, уж темно, – сказала Саломея, – пойдем, ты должен меня проводить до дому… Ты знаешь Чарова?

– Нет.

– Как же мы отыщем его дом?

– Трудно узнать! – отвечал Георгий, взяв Саломею под руку.

И они вышли на шоссе.

За извозчиками дело не стало.

– Прикажете подавать, господа, что ли? – крикнул один. – Ах, поедем скорей. Я не знаю, что обо мне подумают. Что я скажу мужу?

– Что ж, господа, садитесь, довезу!

– Пошел ты, Ванька! – крикнул Георгий.

– Обознались! – отвечал извозчик.

– Как быть, пролеток нет; придется ехать на Ваньке.

– Ах, уж все равно, – отвечала Саломея.

– Эй! давай!

Георгий вскочил на калибер верхом.

– Подвинься, дурень.

– Да и то почти на хвосте у коня, – отвечал извозчик, прижавшись, как пласт, к передку.

С трудом усадил Георгий Саломею в ущелье между собой и Ванькой.

– О боже мой, я упаду! – вскрикнула она, когда извозчик хлыстнул вожжой по кляче.

Помчалась чалая к Тверской заставе.

– Держи меня, держи, Георгий, я упаду! – раздавалось и по шоссе и по мостовой.

III

Что делает Чаров?

Когда запрягли и подали коляску, Чаров вбежал в диванную комнату.

– Едем, ma ch?re!… Где ж она?… Ты не видала, милая, куда вышла дама? – спросил он у проходившей горничной девушки.

– Не видала-с.

– Что за чудеса!… Mon cher Карачеев!…

– Ах, извините, пожалуйста, что я вас оставил на минуту, – отозвался Карачеев, выходя в залу, – жене моей дурно.

– Да что дурно, – прервал Чаров, – я не знаю, куда девалась мадам Мильву а?

– Может быть, она в саду?

– Может быть. Они пошли в сад.

– Нет!… Пропала! – повторял Чаров, обходив все дорожки небольшого сада.

– Кто видел, куда пошла дама? – допрашивал Карачеев у людей.

Никто не видал.

– Что за чудеса!

– Верно, она вышла в парк.

– Не может быть! – сказал Чаров.

Но после долгих поисков и расспросов он побежал в парк, околесил все дорожки, всматривался во все лица…

– Нет!

– Чаров, Чаров! – кричали встречные приятели, – куда ты?

– Ах, пошел, ска-а-тина! – отвечал он, толкая от себя и приятелей, и знакомых, и незнакомых,

– Кого ты ищешь?

– Не тебя, у-уфод! А Саломеи нет. Чаров в отчаянии.

– Ах, проклятая! – повторял он сначала, с трудом переводя дух от усталости; но скоро его взяло горе. Смерклось уже, а он ходил взад и вперед по всему парку, останавливался, и чуть завидит вдали какое-нибудь уединенное существо, торопится к нему и всматривается в лицо, как будто забыв и наружность и одежду Саломеи, и подозревая, не приняла ли она на себя чужой образ.