МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1989. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов - Сергей Абрамов

— …директором мясокомбината, — тихонько подсказал с ироничной усмешкой Гольба.

— Да, — с вызовом согласилась она. — И этот самый директор, между прочим, не за решеткой сидит, а в своем кресле — процветает и благоденствует. И сыночек его с первого класса ходит с японскими часами, а к пятнадцати годам у него есть все: мопед, моторка, импортный магнитофон. И карманные деньги. Я ответила на ваш вопрос?

— Не совсем. — Я пожал плечами. — Мне неясно только, зачем играет сын директора мясокомбината?

Циала Абасовна посмотрела на меня в упор и тяжело усмехнулась:

— У нас говорят: беден не тот, у кого ничего нет, а тот кому мало того, что у него есть.

— Ну, хорошо, — прервал нашу философскую беседу Зураб. — Меня, например, сейчас другое интересует: по каким правилам они играют, на что, какие ставки?

— Правила простые — дальше некуда. И это самое отвратительное, — устало ответила учительница. — Потому что даже здесь им не приходится думать, напрягать мозги. Кидают две костяшки по очереди; у кого больше, тот и выиграл. А на что играют Началось вроде бы с пустяков. Знаете, есть такой польский, кажется, журнал «Стадион»? В нем перед прошлым футбольным чемпионатом печатали коллективные портреты знаменитых сборных команд. Ну, мальчишки у нас все помешаны на этом футболе, покупали журналы в киосках «Союзпечать», вырезали картинки, вешали на стенку. Потом одно время все про них забыли, а тут вдруг вспомнили опять — и началось. Сначала менялись ими, потом стали менять картинки на футбольные мячи, на книжки — да мало ли на что! А потом стали и продавать. Закон рынка: спрос определяет предложение. У меня волосы дыбом встали, когда я в первый раз услышала эти цены: по тридцать, по сорок рублей за картинку! Ну и, разумеется, больше всего картинок оказывалось у тех, у кого больше было денег. Вернее, кому больше денег доставалось от родителей. Короче, при продаже один получал картинку, другой — деньги. Но обоим хотелось и деньги, и картинку. Вот тут, кажется, и началась игра в «зари»…

— С кем играл Заза? — спросил Гольба.

Она пожала плечами:

— У меня в классе восемнадцать мальчиков. И половина, по-моему, этим занимается. За всеми ведь не набегаешься: сидят где-нибудь в углу на заднем дворе, а подойдешь — раз! — и кости у кого-нибудь из них в кармане!

— Одного хотя бы назовите, — попросил Гольба. — А уж мы от него остальное узнаем.

— Пожалуйста, — пожала она плечами, всем своим видом выражая неверие в успех этой затеи. — Например, Гоча Ахуба. Только вряд ли он вам про других что-нибудь скажет.

ГУБА НЕ ДУРА

Гоча Ахуба был занят тем, что поливал из шланга белый «мерседес». Он делал свое дело сосредоточенно, стараясь, чтобы влага по справедливости доставалась каждому квадратному сантиметру роскошного тела машины. В левой руке Гоча держал наготове тряпку. Если на полированной поверхности обнаруживалось пятнышко, он пускал ее в ход мягкими круговыми движениями. Глядя со стороны на упоенного работой Гочу, я подумал, что эту обязанность — мыть на глазах у всего двора белый «мерседес» — он, пожалуй, никому не уступит. Автомобиль сверкал под солнцем, как драгоценный камень.

Зрителей Гоча заметил давно, но показать это считал, наверное, ниже своего достоинства. А может быть, он просто привык к зрителям. Парень сунул шланг в пластмассовое ведро, туда же кинул тряпку, а сам отошел на шаг и склонил голову на плечо, словно оглядывая только что созданное им произведение искусства.

— Папин? — дружелюбно поинтересовался Гольба.

Гоча наконец соизволил обратить на нас внимание. Кинул в нашу сторону холодный, полный сознания собственного достоинства взгляд и хотел было молча отвернуться, но тут заметил в руках Гольбы красную книжечку.

— Дедушкин, — пробормотал он неуверенно.

А я отметил, что уже самый вид сотрудника милиции привел Гочу в некоторое смятение. И поразился: неужели генетическое?

Мы пересекли двор и уселись за некрашеный, так называемый пенсионерский столик в тени огромного платана. Платан был старый, тоже пенсионного возраста, с облетевшей от старости корой. Полуденное солнце путалось в его густых ветвях и застревало где-то, не добравшись донизу. От толстого и гладкого, как колонна Большого театра, ствола исходила прохлада. Я вспомнил предостережения Циалы Абасовны и подумал, что это удачная обстановка для изнурительной беседы, которая, видимо, предстоит нам с представителем поколения, почитающего упрямство одной из основных человеческих добродетелей.

Мне хотелось угадать, с чего начнет разговор Гольба. Самое главное для него сейчас, это я понимал, — установить с мальчишкой контакт, вызвать на откровенность. Я пытался прикинуть, что бы я сказал на его месте. Ну, например, так, проникновенно: «Старик, мужской разговор. Ты можешь помочь нам найти убийцу?» Но тут же я ставил себя на место Гочи и размышлял так, настороженно: «Знаем мы эти штучки! Ишь чего захотел: расскажи ему про все наши дела! Найдут они убийцу, не найдут — а мне больше во двор не выйти до конца жизни…»

Я всматривался в напряженное лицо Гочи Ахубы, видел тяжелый, застывший взгляд, упрямо выпяченную вперед нижнюю губу и с сочувствием думал, что Зурабу и впрямь предстоит нелегкая задача. Но когда я перевел глаза на Гольбу, то увидел, что Зураб глядит на Гочу с безмятежной улыбкой. Потом он опустил руку в карман и извлек «зари». Костяшки небрежно покатились по шероховатым доскам стола. Выпало два и четыре.

— Сыграем? — все с той же улыбочкой предложил Гольба.

В лице Гочи появилось что-то, если можно так выразиться, барановоротное. Рот бессмысленно приоткрылся, глаза забегали. Он явно ждал чего-то совсем другого. Впрочем, надо честно признать: я тоже. Зураб между тем продолжал, лихо раздувая усы:

— Десять партий, на «американку». Условия такие: мне надо выиграть восемь, тебе — две, ничьи не в счет. Давай, не трусь!

Теперь и Гоча наконец улыбнулся в ответ. Сначала в улыбке была осторожная недоверчивость: шутит дядя? Потом в ней скользнуло хитрованское торжество: восемь к двум — вот это фора! Робкая рука его протянулась над столом и сгребла «зари», уже откровенно блеснули мелкие зубы.

— На «американку»?

— На «американку»!

Гоча хорошенько потряс кости в ладонях и размашисто выкинул на стол. Четыре и пять.

Гольба сосредоточенно взял «зари» в щепотку тремя пальцами, катнул недалеко. Пять и шесть.

— Считай! — кивнул он мне, и я, так и не поняв еще, на что он рассчитывает, но уже включившись в его игру, громко и уверенно объявил: