Судьба - Николай Гаврилович Золотарёв-Якутский

Купчихе не понравилось, что Майя не стала молчать, открыто заступается за своего сына, не раскаивается, что отпустила его с отрядом, и прогнала ее.

— Уходи!.. Сын твой награбил добра, так пусть теперь кормит тебя. Может, подавитесь чужим.

— Вы-то не подавились, — не смолчала Майя.

Пока батрачка связывала в узел жалкие пожитки, купчиха кричала, что сотрет ее в порошок, сгноит в тюрьме… Майя никогда еще не видела свою хозяйку такой разъяренной.

Тяжелую ношу взвалили на Федора Владимирова, поставив его во главе целого отряда. Надо было на «Революционном» подойти к Вилюйску, высадиться на берег, ворваться в город и разгромить казачий гарнизон.

Сколько казаков в городе, кто ими командует, Федор не имел ни малейшего представления.

У Федора в отряде было сто двадцать штыков и два станковых пулемета. Больше половины бойцов — необстрелянные. Да и сам командир — Федор Владимиров — никогда не служил в армии.

Но было у Федора одно качество, которое выделяло его среди бойцов отряда и, видимо, сыграло решающую роль при назначении его командиром. Федор был отчаянно смел и настойчив и как никто другой понимал, чем неожиданнее, неправдоподобнее ситуация, тем больше шансов выиграть схватку. Он умел создавать благоприятные для себя обстоятельства и решительно пользовался ими. Дерзости, изобретательности, находчивости Федору Владимирову не занимать.

Наступили туманные дождливые дни. В такую погоду пароходы по Вилюю ходили реже — большой риск наскочить на подводный камень или на встречный пароход. Поэтому «Революционный» шел по Вилюю под прикрытием тумана почти не замеченным. Но Федор не рискнул вести пароход в Вилюйск, не разведав, какие силы обороняют его.

Верстах в десяти от города «Революционный» приблизился насколько было возможно к берегу, бросил якорь. Федор послал в Вилюйск трех бойцов разузнать, сколько в городе казаков, какими силами охраняется пристань.

Возглавил разведку взводный командир, бывший солдат русской армии сибиряк Терехов, человек рассудительный, хитрый, дотошный. Он обладал недюжинной физической силой и зычным голосом.

Вернулась разведка к исходу второго дня и принесла важные сведения. Гарнизон Вилюйска состоит из казачьей сотни, прибывшей три месяца назад из Иркутска. Командует сотней есаул Гребенников, ретивый служака и трезвенник. Казаков держит строго, особенно преследует за пьянство и баловство с женским полом. Любит конские скачки.

Пристань круглосуточно охраняется полувзводом казаков. Такая же охрана выставлена у конюшен.

Федор уединился со взводными в капитанской каюте и часа два совещался. После совещания была отдана команда разрезать на куски брезент и завернуть винтовки, сняв предварительно штыки. Бойцам объяснили задачу: сегодня ночью отряд высаживается в Вилюйске под видом лесорубов и плотников, наемных рабочих купца Шарапова, прибывших на место строить конюшни для конного завода. При высадке как можно громче шуметь, весело перекрикиваться. Войти в соприкосновение с охраной пристани, угостить казаков водкой — запретный плод сладок.

Войдя в город, «плотники» и «лесорубы» тихо, без шума обезвреживают охрану конюшен и захватывают лошадей. Дальше отряд будет действовать по обстановке.

Надпись «Революционный» на бортах закрасили белой краской и с опущенным флагом подошли к Вилюйску.

К трапу подошел казачий унтер и трое казаков.

— Осади назад! — крикнул унтер. — Кто такие?

По ту сторону трапа стояли «пассажиры», одни мужчины, одетые кто во что горазд. В зипуны, фуфайки и даже в легкие полушубки — ночью свежо. Много обросших лиц. Все то ли с пилами и топорами, завернутыми в брезент и полотно, то ли с лопатами.

Вперед протолкался Федор, подошел к казакам. Улыбаясь и кланяясь, он стал объяснять унтеру, кто их хозяин и зачем он послал сюда своих людей на собственном пароходе.

— Развернуть свертки! — скомандовал унтер.

— Так дождь идет, ваше благородие, — пробасил Терехов. — Инструмент намокнет. Заржавеет.

Белозубый, рыжебородый мужик тут как тут встал рядом с Федором, с мешком за плечами. В мешке что-то круглое.

— А вот этому сверточку никакой дождик не повредит. — Он проворно извлек из мешка бочонок, встряхнул его. Там забулькало. — Монополька. Подайте стопочки!

К рыжебородому потянулись с кружками, чашками, стаканами.

И для казаков нашлась посудина, им тоже налили.

— Ваше здоровье, служивые! — Рыжебородый чокнулся с унтером и залпом выпил.

Унтер провел пальцами по пегим усам и тоже выпил, крякнул. Казаки опрокинули свои кружки.

— На хозяина мы не жалуемся, дай бог ему здоровья, — уже заплетающимся голосом сказал рыжебородый и хотел опять налить унтеру.

— Довольно, — остановил его унтер. — Мы в карауле.

Рыжебородый заткнул бочонок и протянул его унтеру:

— Помяните нашу хозяйку Авдотью Павловну. Три дня назад похоронили. Она нам была вроде родной матери.

Федор перекрестился широким жестом:

— Царство ей небесное.

На казаков это произвело впечатление. Якут, а крестится, верует в бога.

Федор заметил удивление казаков и громко сказал, чтобы слышали все:

— Православные мы, как и все. Веруем во единого бога и ненавидим красных.

В толпе одобрительно зашумели — «мастеровые» выражали свою солидарность с Федором.

Один из казаков уже принял бочонок. Скособочившись, он держал его, прижав к животу.

Унтер скосил глаза на бочонок:

— Выгружайтесь.

«Мастеровые», громко переговариваясь, высыпали на берег и стали собираться в кучу, ежась под дождем. Как их много! Ни узлов при них, ни сундучков с пожитками. Только инструменты, заботливо перевязанные — не жалели бечевы.

И охота же им тащиться куда-то в такую рань? Добрые люди еще спят, хоть на дворе и светло, как днем — белая ночь, а эти… Путных работников нанял Шарапов.

Дорогу расквасило. Ноги скользили, разъезжались в глинистой жиже.

Командир казачьей сотни есаул Гребенников квартировал в доме священника отца Григория. Занимал он с денщиком три комнаты — половину дома. Во второй половине жила семья священника: матушка и дочь Елизавета, перезревшая полногрудая девица с широким страстным ртом.

Как ни строг был есаул к себе и к своим подчиненным, ничто человеческое ему не чуждо было. Очень скоро он завел с Елизаветой шашни, хотя та все еще дичилась постояльца и краснела, как гимназистка.

Поп с попадьей смотрели на это сквозь пальцы, теша слабую надежду, что их засидевшаяся в девичестве дочь подведет есаула под венец.

А есаул все больше проявлял мужское нетерпение. И однажды велел денщику подкараулить ночью Елизавету, когда та выйдет во двор по нужде, и деликатно втолкнуть к нему в спальню.

Денщик все исполнил в точности.

Елизавета стояла перед ним, как дневное привидение, в накинутом на плечи дождевике.

Есаул бросился к ней и обнял, как обнимают с налета шею бегущей лошади, на которую хотят вскочить.

После непродолжительной борьбы они рухнули на кровать, оставив на полу дождевик. Елизавета