Королевство Кипр и итальянские морские республики в XIII–XV веках - Светлана Владимировна Близнюк

на Кипре, без сомнения, свидетельствует о существовании в королевстве ученых высокого уровня, знакомых с достижениями высшей астрономии того времени, и специальных научных интересах кипрских интеллектуалов в целом.

К сожалению, имен людей, вошедших в кружок Георгия Лапифа, мы фактически не знаем. Разве что, можно вспомнить об упоминании Никифором Григорой в его "Истории" имени его ученика Григория Агафангела[1832], пребывавшего на Кипре в течение трех лет, встречавшегося с Лапифом и его единомышленниками и хорошо представлявшего светскую культурную жизнь при дворе Гуго IV. Агафангел являлся, по видимости, одним из основных информаторов Григоры о происходящем на Кипре. Какова была интерпретация этой информации, мы уже знаем. Среди беженцев-антипаламитов находился также митрополит Сидонский Кирилл, прибывший на остров в 1355 г.[1833] По словам Никофора Григоры, и сам руководитель антиисихастского кружка Георгий Лапиф, и его друзья были не только хорошо известны кипрскому монарху, но и находились непосредственно рядом с ним. Гуго очень уважал и ценил Лапифа, часто приглашал его к себе и получал истинное наслаждение, наблюдая, как тот ведет дискуссии и обезоруживает своих оппонентов неопровержимыми аргументами. Григора также утверждает, что кипрский монарх наслаждался образованностью и речью Лапифа и хотел набраться от него и латинской, и греческой премудрости, ибо тот являлся носителем обеих и "многоопытен в мудрости и языке обеих наций"[1834]. Сам король, по сведениям византийского автора, также обладал серьезными познаниями в латинской философии и всегда держал при себе латинских мудрецов[1835]. Косвенным доказательством тому является присутствие при дворе теологов Парижского университета, ставших затем иерархами латинской церкви на Востоке: францисканца Элиаса де Набино, архиепископа Никосии[1836], и иерусалимских патриархов Раймонда Беквини и Петра Палодского. Особым расположением монарха пользовался также папский нунций кармелит Петер Томас, которого он ценил прежде всего как теолога: "Даже если бы Вы не были папским нунцием и епископом, — передает слова Гуго IV, обращенные к Петру Томасу, Филипп де Мезьер, — тем не менее, за то, что Вы — магистр теологии, и за Ваши доблестные дела мы хотели бы почитать Вас"[1837].

Следует ожидать, что сам король принимал участие в интеллектуальных дискуссиях и нередко поражал своих слушателей своими идеями и способностью красиво их излагать. Иначе нельзя объяснить восхищение византийских авторов красотой его речи. Ведь для Никифора Григоры виртуозное владение языком было едва ли не самым важным показателем интеллекта и элитарной образованности собеседника. Хорошо известно его высокомерно-пренебрежительное отношение ко всем этим землекопам, горшечникам и рыбакам "с их бессловесной жизнью"[1838]. В порыве восторга Григора даже восклицает, что сам Платон подражал бы кипрскому монарху и был бы доволен политической системой, утвержденной им в Кипрском королевстве. «Я думаю, — пишет Григора, — что если бы Платон был жив, он стал бы подражать тебе и полюбил бы именно такое твое государственное устройство больше, чем то, которое он сам прежде определил. И тот, кто постоянно отправлялся в плавание на Сицилию, лучше бы поплыл на Кипр ради тебя, твоего государственного устройства и законодательства»[1839]. Большей похвалы от гуманиста удостоиться было невозможно. На риторику как на одну из самых важных областей знания, которой правитель должен владеть на уровне искусства, не раз указывал также Георгий Лапиф[1840]. В конце XIV в., много лет спустя после смерти Гуго, о нем как о блестящем ораторе вспоминал французский автор, любивший Кипр как свою родину, Филипп де Мезьер. Он писал: "Когда Гуго произносил речь во время богослужения, если бы он услышал хотя бы одно слово в королевской капелле от своих рыцарей или кого-либо другого, он бы громко стукнул перед капеллой во время речи, и снова воцарилась бы полная тишина. Что за чудо!" — восклицает автор и продолжает далее восхищаться добродетелями короля[1841].

Гуго IV можно назвать и королем-строителем. Строительная лихорадка, начавшаяся при Генрихе II, в полной мере продолжается и при Гуго IV. Он не жалел средств (благо они у него были) на строительство храмов и монастырей. При нем было завершено сооружение собора св. Николая в Фамагусте, построено аббатство Белапаис, один из лучших образцов готической архитектуры на латинском Востоке[1842], возведена капелла в доминиканском монастыре в Никосии[1843], в котором Гуго и завещал себя похоронить. Воля короля после его смерти была исполнена. Начатое при Генрихе II строительство королевского дворца и крепостных стен Никосии было завершено при Гуго IV[1844]. Флорио Бустрон говорит, что королевский дворец был украшен именно при Гуго IV. С тех пор королевский двор стал первым "в мире красоты" и стал примером совершенного творения[1845]. Несомненно, затевая грандиозное строительство, Генрих II, а затем Гуго IV задумали повысить значимость и придать особый статус своему двору, сделав его по-настоящему королевским. Именно при Гуго IV на Кипре появляются мастера, создавшие блестящие образцы «однозначного» готического искусства. Тогда же, по мнению историков кипрского искусства, в королевство проникает «чистый» византийский стиль высокого палеологовского ренессанса, особенно ярко проявившийся в иконописной традиции Кипра[1846].

Наконец, Гуго IV Лузиньян — первый из кипрских королей, кто появляется перед нами как меценат, как покровитель искусных мастеров и заказчик их творении. В данной связи невозможно не вспомнить знаменитую чашу Гуго IV, выполненную из латуни и инкрустированную золотом и серебром. Ее диаметр по верхнему краю — 57 см, внизу — 43 см, глубина — 27,5 см. В центре изображено солнце, вокруг которого в медальонах расположен персонифицированный пантеон планет и соответствующие им знаки зодиака[1847].

Иллюстрация V.3. Париж. Лувр (MAO 101). Чаша короля Кипра Гуго IV Лузиньяна.

По технике исполнения, форме, надписям, дизайну и орнаментам чаша соотносится с работами дамасских мастеров по металлу первой половины XIV в. Прослеживаются явные параллели с их работами, созданными для египетского султана Назир аль-Дина в это же время. Известно также, что ремесленники султана работали по заказу и для других правителей, среди которых оказался и Гуго IV Лузиньян[1848]. Особый интерес представляют девять надписей, выполненные на французском и арабском языках[1849]. Две из них прямо взывают к королю Кипра Гуго, под которым, несомненно, имеется в виду Гуго IV Лузиньян. Надпись на французском языке, помещенная по верхнему внутреннему краю чаши гласит: "TRES HAUT ET PUISSANT ROI HUGUE DE JHERUSALEM ET DE CHIPRE QUE DIEU MANTEIGNE" ("Высочайший и могущественный Гуго, король Иерусалима и Кипра, да хранит его Бог").

Иллюстрация V.4. Париж. Лувр. Фрагмент чаши