Фантастика 2025-51 - Антон Лагутин

Она крутится возле меня, словно чего ожидая. Ждёт, когда я с ней заговорю, но я продолжаю молчать.

Её лицо меняется на глазах, как, собственно и моё. Жадный взгляд, полный разврата сменяется домашней нежностью. Улыбка сладкая и блестящая, как карамель на сочном эклере.

В голове у меня что-то стрельнуло. Тёплый пот сменился холодным. Я смотрю на стену, ища в глазах своих мёртвых кумиров объяснение происходящему.

Что она имеет в виду, Дженис?

Мне не послышалось, Курт?

Джимми, мужик, а ты что думаешь?

Я чувствую, как она приближается ко мне. Упирается локтями в матрас и движется, как паук. Тёплое дыхание, пропитанное никотином, грубо разбивается о мои щеки. Влажные губы припадают к моему уху.

Она шепчет:

— Мне нравиться имя…

— Заткнись!

Кровать больше не кажется мне мягкой и тёплой. Она как зыбучие пески хочет сожрать меня. Сдавливает со всех сторон. Утягивает на дно, где нет будущего! Я пулей вылетаю из кровати.

Я не понимаю её намёков. Она пугает меня!

— О чём ты говоришь? Какое имя? Какой ребёнок, бля⁈

— Наш!

Она больше не похожа на лисичку. Она похожа на обычную бабу, жадную и растерянную. Она вся скукоживается. Приподнимает спину, уперевшись локтями о кровать. Усаживается. Колени прижимает к груди, а руками обхватывает ноги, и смотрит на меня, словно я какой-то насильник. Словно я забрал у неё то единственное, то ценное о чем она всю жизнь мечтала!

— Нет никакого ребёнку, — кричу я, — И быть не может! У тебя… у тебя…

Тут я вспоминаю про шрам. Я вспоминаю картинки аппендикса в медицинских учебниках. Я вспоминаю про этот ебучий хвостик кишки, который, иногда, отрезают людям, любящим пожрать всякую хуйню.

Что подумает мама?

Что скажут на работе?

— Я тебя обманула, тупой ты мудень!

Сука! Тварь!

Она начинает рыдать. Чёрная тушь смешивается с остатками белой пудры и серые капли быстро пересекают её искажённое от горя лицо.

Сид, дружище, подскажи, как мне быть?

Я быстро одеваюсь. Не найдя трусов, напяливаю джинсы. Пытаюсь надеть майку, но она такая мокрая, что у меня нихуя не выходит, да и все мысли сейчас в другом месте. Сейчас я надеюсь, что весь тот аморальный образ жизни, все те выпитые литры алкоголя, сожранные килограммы успокоительных и все те холодные ночи, что я провёл в подвалах, сделали меня бесплодным.

— Куда ты собрался? — спрашивает она, изображая из себя заботливую домохозяйку.

— На работу!

— Я люблю тебя, — говорит она, растягивая своё клоунское лицо в жуткой улыбке, — Ты наш кормилец.

Ебанутая пизда. Нужно валить от сюда как можно быстрее!

— Подожди, — говорит она, — я соберу тебе еды с собой.

— Мне ничего не нужно! Заткнись! Пожалуйста. Ничего не говори… Просто заткнись!

Она начинает рыдать еще сильнее. Еще громче, чтобы услышали соседи! Но Курт Кобейн всё равно громче. Он отрабатывает каждую ноту, накидывая на меня невидимое одеяло депрессухи. Ну, вот как я так мог оплошать? Есть одно правило… Всегда, мать его… Надевай резинку сам и не снимай, пока не выжмешь последнюю каплю! Твоя защита — твоя жизнь, твоё спокойствие!

Нахуй я послушал Дрюню⁈ Нахуй эти новые ощущения! Сука! Я лишь хотел трахнуться и получить порцию нежных чувств.

Джим Моррисон, приятель, как поступить?

Она начинает вылезать из кровати.

— Ты не любишь меня?

Я всё еще пытаюсь надеть майку, но она влажная и намертво прилипла к коже.

— Ты шутишь? Какая мать твою тут любовь?

Она стояла, чуть согнувшись, громко рыдала и содрогалась, а тем временем, мой взболтанный сок медленно стекает на пол по её бугристым ляжкам.

Я говорю ей:

— Я даже имени твоего не знаю.

— Если тебе это так важно, можешь называть меня как хочешь! Какое имя тебе нравиться? Оксана… Маша… Даша… или…

— Нет! Прошу тебя! Мне плевать. Мне не важно…

— Ты прав, — она громко всхлипывает, — Ты прав. Сейчас важно — какое имя мы дадим нашему ребёнку.

О нет! Баба с прибамбахом! Надо уёбывать отсюда. Немедленно. Майку можно не надевать, дома есть еще с десяток.

— Нет никакого ребёнка!

Я швыряю майку в угол. Лисичка закрывает измалёванное лицо руками. Громко хнычет. Тело содрогается, дрожит.

Где же эти тапки? Куда вы подевались! Еще грибка мне не хватало. Не найдя их, быстро надеваю носки и пулей вылетаю из комнаты.

— Ты — подлец! — кричит она мне в спину.

Прётся за мной, и с каждым шагом призывает меня к совести. Нет, дорогуша, со мной это не прокатит. Я покину квартиру, хлопну дверь и поминай как звали. Так что, успокойся.

Какой же длинный коридор. Бесконечный. Бетонные стены, поклеенные красными обоями, отражают женский голос, словно я спустился в глубокую пещеру и ору во всё горло, призывая высшие силы спасти меня. Пожалуйста! Заткнись! Это невыносимо…

Я уже вижу свои кроссовки — они под огромным овальным зеркалом. Я приближаюсь, делаю шаг и вижу своё отражение. Вижу себя. Напуганным, растерянным… каким-то потерянным. Что она со мной сделал? Прошло минут пять от силы, а видок у меня хуже утреннего говна. Что с нами делают бабы…

Еще шаг и я вижу позади себя ЭТО животное. Намокшие глаза расстреливают мою спину и затылок, а губы непрерывно дёргаются, раскидывая гадости и угрозы во все стороны. Она вскидывает руку. Оттопыривает указательный палец. И тычет им в меня.

Это грязное животное во власти своего инстинкта только и может думать о продление своего рода. Только и может думать, как унизить самца, не сумевшего выполнить свой долг. Ничтожество!

Она дёргает рукой, то разгибая то сжимая локоть, а её палец пронзает воздух словно нож. И тут я слышу:

— Ты — мерзавец! Ты — паразит! Нет, ты хуже паразита! Слышишь меня?

Когда я заталкиваю её обрюзгшее тело обратно в комнату, мои кроссовки уже на мне. Под одобряющие взгляды моих кумиров, я толкаю её на кровать, но она соскакивает с края матраса и валится на пол. Падает туда, где валяется упаковка от презерватива, валится туда, где валяется презерватив, который мог всё это предотвратить, но мы выбрали удовольствие! И чем мы не животные? Она встаёт на четвереньки. Смотрит в пол и вся содрогается. Но я уже ничего не слышу. Может уже и музыка