Превращения Арсена Люпена - Морис Леблан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И тут Джим Барнетт повернулся к троим фабрикантам, которые тихо переговаривались, подошел к ним и тронул за плечо господина Овара:
– Прошу вас на одно слово. Мне кажется, что вы могли бы внести некоторую ясность в это дело, пока еще довольно темное.
– А именно? – спросил Альфред Овар.
– Это по поводу роли, которую сыграли вы и ваши друзья, месье.
– Но мы не играли никакой роли.
– О, разумеется, никакой активной роли. Однако во всем этом есть некие подозрительные противоречия, на которые мне достаточно будет указать вам. Например, уже на следующее утро вы объявили, что партия в баккара трижды заканчивалась в вашу пользу, и это утверждение покрывало ваши проигрыши, предоставляя вам нечто вроде алиби. Однако ваше заявление противоречит фактам.
Овар покачал головой и ответил:
– Да, тут действительно есть несоответствие. На самом деле три последние сдачи только увеличили сумму наших проигрышей. Поль Эрстен встал из-за стола, чтобы выкурить сигарету, и Максим, с виду вполне владевший собой, пошел следом за ним в ротонду, тогда как мы, все трое, продолжали беседовать. Минут через семь-восемь Максим вернулся в комнату и сообщил нам, что Поль Эрстен не рассматривал эту партию всерьез, что она не в счет, поскольку проходила под воздействием хмеля, и что он намерен вернуть нам проигранные деньги – с условием, что об этом никто не узнает. Конец же игры будет проходить уже всерьез, на тот случай, если кто-то из нас проговорится, – и это станет компенсацией за потерянный выигрыш.
– И вы согласились с таким предложением?! С таким нежданным подарком судьбы?! – вскричал Барнетт. – Вы его приняли, даже не поблагодарив Поля Эрстена?! Вы сочли нормальным, что Поль Эрстен, известный как опытный игрок, привыкший и выигрывать и проигрывать, на сей раз не воспользовался своей удачей?! Да это просто уму непостижимо!
– Но было уже четыре часа утра, и все мы плохо соображали. Максим Тюилье не дал нам времени на размышления. Да и с чего бы нам не поверить ему, ведь мы же не подозревали, что он убийца и вор?!
– Однако назавтра вы уже знали, что Поль Эрстен был убит.
– Да, убит… но уже после нашего ухода, а это ничего не меняло в его предложении.
– И вы ни на минуту не заподозрили в преступлении Максима Тюилье?
– Да с какой же стати?! Он один из нас. Я знаю его с детства. Его отец – мой друг. Конечно, мы ничего не заподозрили.
– Вы твердо уверены в этом?
Джим Барнетт задал этот вопрос с нескрываемой иронией. Альфред Овар поколебался несколько секунд и высокомерно заявил:
– Ваши расспросы очень смахивают на допрос. По какому праву нас сюда вызвали?
– Вас вызвали как свидетелей в ходе следствия. Однако я считаю…
– Вы считаете?..
– Сейчас я вам все объясню, господа.
И Барнетт невозмутимо изложил свою версию события:
– Главное во всем этом деле – психологический фактор, а именно доверие, которое вы внушаете. Если вдуматься, преступление могло быть совершено убийцей, находившимся как вне вашего круга, так и внутри его. Следствие же сразу, a priori, заподозрило в убийстве кого-то, явившегося извне, по той простой причине, что в нем невозможно обвинить четырех богатых почтенных фабрикантов с безупречной репутацией. Вот если бы кто-то из вас – например, Максим Тюилье – играл с Полем Эрстеном один на один, его, разумеется, тут же заподозрили бы в убийстве. Но игроков было четверо, и репутация Максима была сразу спасена благодаря молчанию трех остальных. Кто посмел бы заподозрить, что трое таких почтенных господ могут стать сообщниками убийцы?! Однако же они ими стали, и я сразу же заподозрил вас.
Альфред Овар возмущенно вскинулся:
– Да вы с ума сошли! Мы – пособники убийцы?!
– О нет, конечно нет. Вы, разумеется, не знали, что он собирался сделать на балконе, когда пошел следом за Полем Эрстеном. Но вам было известно, что он отправился туда с особой целью. И когда он вернулся в комнату, вы также знали, что на балконе произошло нечто необычное…
– Да нет же, как мы могли знать?!
– Знали! И притом не просто необычное, а ужасное! Может, и не убийство, но уж никак не мирное объяснение, а то, что позволило Максиму Тюилье вернуть вам проигранные деньги.
– Что за вздор!
– Нет, не вздор! Именно так! Трусливый человек – такой, как ваш приятель, – не способен убить хладнокровно: на его лице непременно отразились бы ужас и безумие. И вы не могли не увидеть это, когда он вернулся к вам, совершив убийство.
– А я утверждаю, что мы ничего не заметили!
– Или не пожелали заметить.
– Да почему же?
– Потому что он вернул вам проигранные суммы. О, я знаю, что вы, все трое, богаты. Но, как все непрофессиональные игроки, вы сочли, что вас ограбили, и, когда вам вернули потерянные деньги, вы приняли их, даже не спросив, каким образом они попали к вашему другу. Вы трусливо положились на его молчание. Вот почему той ночью, сидя в автомобиле, увозившем вас в Маромм, вы не обменялись ни единым словом, хотя вам было что обсудить – например, как изобразить этот вечер вполне ординарным; нет, вы все молчали – я узнал это от шофера, который сидел за рулем. И назавтра, и во все последующие дни, когда преступление уже стало известным, вы избегали друг друга, ибо каждый из вас очень боялся разгадать мысли двух остальных.
– Ну, это всего лишь ваши домыслы!
– Нет, уверенность! Ибо я провел тщательное расследование в вашем окружении. Вы не могли обвинить вашего друга: это бросило бы тень на вас самих, на ваши семьи, на вашу прочную репутацию честных, порядочных граждан. Иными словами, это грозило вам громким скандалом. И вы решили хранить молчание, вводя таким образом в заблуждение правосудие и ограждая от него вашего дружка Максима.
Это обвинение было брошено им в лицо с таким презрением, с такой горячностью и поразило их так безжалостно, что господин Овар на миг утратил дар речи. Однако, как ни странно, Джим Барнетт не воспользовался своей победой. Он рассмеялся и сказал:
– Успокойтесь, господа. Мне удалось сразить вашего друга Максима, потому что он жалкий трус, замученный угрызениями совести, а еще потому, что я подтасовал карты в вашей сегодняшней игре – так, чтобы они легли в
