Превращения Арсена Люпена - Морис Леблан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бешу ответил утвердительно и сел во главе стола. Альфред Овар и Рауль Дюпен заняли места слева от него, Луи Батине и Максим Тюилье расположились справа. На столе лежали шесть карточных колод. Бешу распечатал их и перетасовал. Странная вещь: с первой же минуты успех – как и в тот трагический вечер – сопутствовал банкиру. Притом настолько точно, что Бешу выиграл первую партию с не меньшим успехом, чем Поль Эрстен в своей роли банкира.
Эта необъяснимая удача походила на волшебство, тем более невероятное, что она упорно благоволила «Полю Эрстену», приводя в изумление его партнеров. Максим Тюилье, вконец растерянный, дважды ошибся. Тут уж Джим Барнетт потерял терпение и бесцеремонно уселся за стол справа от Бешу, потеснив Максима Тюилье.
Не прошло и десяти минут (ибо события развивались невероятно быстро), как более половины банковских билетов, извлеченных из бумажников четырех игроков, загромоздили покрытый зеленым сукном стол перед Бешу. Максим Тюилье, которого заменял сейчас Джим Барнетт, уже играл под честное слово.
Скорость игры все возрастала, партия уже подходила к завершению. Внезапно Бешу – точно так же, как это сделал Поль Эрстен, – разделил свой выигрыш на четыре пачки, пропорционально проигрышам своих партнеров, и предложил им трижды сыграть на квит или дубль, чтобы закончить партию.
Участники игры не спускали с него глаз, глубоко взволнованные воспоминанием о том трагическом вечере.
И тут случилось неожиданное: вместо того чтобы проиграть, как Поль Эрстен, Бешу выиграл три раза подряд!
Присутствующие были потрясены. Почему удача, которая должна была изменить банкиру, сейчас упорно благоволила к нему?! Если отрешиться от прошлой, реальной ситуации и вернуться к нынешней, то не следовало ли считать эту вторую реальность подлинной?
– Очень сожалею, – сказал Бешу, все еще продолжая исполнять роль банкира, после чего встал и рассовал по карманам четыре пачки банкнот.
Потом – так же, как Поль Эрстен, – он пожаловался на мигрень и спросил, не пойдет ли кто-нибудь с ним на балкон. Там он закурил сигарету. Остальные игроки видели его через распахнутую дверь.
Затем, в свою очередь, встал Джим Барнетт. Каким чудом ему удалось придать своему лицу, всей своей фигуре точное сходство с Максимом Тюилье, которого он заменял в игре?! Максим Тюилье был человеком лет тридцати, в узком пиджаке, с бритым подбородком, в пенсне с золотой оправой; выглядел он болезненным и встревоженным. И Джим Барнетт сейчас стал именно таким. Он медленно направился к балкону какой-то механической поступью, и его лицо попеременно выражало то непреклонную жестокость, то испуг и нерешительность – словом, колебания того, кто намерен совершить ужасное преступление, но может и трусливо сбежать в последний момент. Остальные игроки не видели выражения его лица. Однако сейчас его видели судебные чиновники. И они начисто забыли, что перед ними Джим Барнетт, талантливо играющий роль неудачливого игрока, который идет следом за победившим партнером. С какими намерениями? Его лицо, которому он пытался придать обычное выражение, все-таки выдавало внутреннюю напряженность. Что же он намеревался делать – просить, требовать, угрожать? Достоверно одно: когда он выходил на балкон, он был внешне спокоен.
И он прикрыл за собой дверь…
Картина этой драмы – воображаемой или восстановленной – была настолько правдоподобной, что зрители затаили дыхание. Трое остальных игроков взволнованно ждали развязки, не спуская глаз с этой закрытой двери, за которой повторялась сцена, произошедшая в тот трагический вечер, – как будто сейчас там находились не Барнетт и Бешу, игравшие роли убийцы и жертвы, а реальные участники – Максим Тюилье и Поль Эрстен.
Прошло несколько долгих томительных минут, и «убийца» – можно ли назвать его иначе? – вернулся в комнату. Шатаясь, глядя в пустоту, он повернулся к своим друзьям. В руках он держал четыре пачки банкнот, которые сначала бросил на стол, а потом принялся распихивать по карманам троих игроков со словами:
– Я объяснился с Полем Эрстеном, и он поручил мне вернуть вам эти деньги.
Он не желает их брать. Пойдемте отсюда.
Максим Тюилье – подлинный Максим Тюилье – стоял в четырех шагах от него, бледный, с искаженным лицом, судорожно вцепившись в спинку стула.
Джим Барнетт сказал ему: «Все именно так и было, верно, господин Тюилье? Мы неплохо разыграли эту сцену, не правда ли? И я довольно точно восстановил подробности преступления… вашего преступления!»
Казалось, Максим Тюилье не слышит его. Понурившись, уронив руки, он стоял, как шаткий манекен; казалось, дунь на него – и упадет. Внезапно он закачался, точно пьяный, колени его подогнулись, и он рухнул на стул.
Одним прыжком Джим Барнетт бросился к нему и схватил за шиворот:
– Вы признаётесь? Впрочем, это уже лишнее, у меня есть твердые доказательства. Например, удар кастетом – я уже знаю, что вы постоянно носили его с собой. Кроме того, проигрыш грозил вам полным крахом. Да-да, мое расследование выявило, что дела у вас шли крайне скверно. В конце месяца ваша касса была пуста. Вам грозило разорение. И вот тогда… тогда вы и решились нанести удар, а потом, не зная, где спрятать орудие убийства, перебрались на соседний балкон и засунули его в цветочный ящик.
Барнетт старался напрасно: Максим Тюилье и не думал сопротивляться. Подавленный своим преступлением, слишком тяжким для него, терзавшим его рассудок все прошедшие дни, он бессвязно бормотал страшные слова признания, больше похожего на бред умирающего.
А в помещении стоял гомон. Следователь, нагнувшись к обвиняемому, записывал его сбивчивую исповедь. Отец Поля Эрстена рвался к убийце, грозя задушить. Инженер Фужере что-то яростно выкрикивал. Но громче всех бушевали друзья Максима Тюилье, особенно один из них, самый старший и самый почтенный, – Альфред Овар, осыпавший его проклятиями:
– Жалкий негодяй! Ты убедил нас в том, что этот несчастный вернул нам проигрыш, а сам убил его и взял деньги!..
И он швырнул пачку банкнот в лицо Максиму Тюилье. Двое других его партнеров, также возмущенные до глубины души, гневно топтали купюры, внушавшие им ужас.
Мало-помалу в комнате восстановилось спокойствие. Максима Тюилье, стонущего, в полуобмороке, увели в соседнюю комнату. Инспектор собрал разбросанные деньги и передал их следователям. Те попросили удалиться супругов Фужере и отца Поля Эрстена. Затем они поздравили с успехом Джима Барнетта, расхвалив его за проницательность.
– Преступление Максима Тюилье, – сказал Барнетт, – можно было бы расценивать как
