Уорхол - Мишель Нюридсани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прогресс довольно относительный: очень скоро они уже в Вашингтоне, в Madison Hotel. Они встретились с принцессой Югославии и ее дочерью Кэтрин Оксенберг[682], которая дебютировала в сериале «Династия». Сильно раздосадованные тем, что не получили приглашение в Белый дом (это был день выборов), они остались обедать в номере отеля, возможно размышляя над фразой графа Бомона: «Настоящий праздник состоялся у всех, кто не был приглашен на праздник». Баския заказал бутылку Chateau Latour 1966 года за 200 долларов. Изысканные блюда – 500 долларов. Выбор Баския оказался отменным: Latour 1966 года после великолепнейшего Latour 1961 и ему не уступавшего 1970 года – одно из лучших вин, имевшихся в ассортименте. На следующий день, сделав несколько снимков Баския, просыпавшегося, вставшего с кровати с явными признаками полового возбуждения, Уорхол и Жан-Мишель вернулись в Нью-Йорк. По приезде они сразу же направились в ночной клуб, где встретили Мадонну, уже преобразившуюся в суперзвезду. Уорхол познакомился с Мадонной, когда она еще работала официанткой в баре. У Баския с ней была когда-то интрижка. Она чрезвычайно обрадовалась, увидев своего бывшего любовника и, обняв его, поцеловала в губы. «Жан-Мишель сделался угрюмым, – писал Уорхол, – потому что Мадонна стала такой недосягаемой звездой и он ее потерял». Еще через день, у Дианы фон Фюрстенберг[683], он встретился с Анинной Нозей, галеристкой из Сохо: «Жан-Мишель в своем подвале рисовал картины, – рассказывал Уорхол. – А она созвала гостей и привела их к нему вниз, посмотреть на него, как на циркового медведя. Он взорвался и принялся орать: “Пошли все вон!” И одним махом уничтожил картин двадцать. Он швырял их об стены, и только после того, как она принялась увещевать его, вспоминая о добрых старых временах, он успокоился и почувствовал себя совершенно исключительным, да еще хозяином шикарного дома в uptown. Он уже не чувствует себя счастливым, несмотря на то, что принадлежит к uptown, потому что весь его мир остался за дверью и он не знает, что ему делать. Я ему сказал: “Слушай, как ни крути, эта твоя ярость не настоящая”. Он приуныл».
В это же время Уорхол продолжал наносить частые визиты лицам, не внушавшим доверия, например Имель-де Маркос. Если он и смущался, так это только для того, чтобы достичь определенной цели. С помощью Руперта он нарисовал «Детали». «Я их ненавижу, – писал он. – Как детали “Венеры” Боттичелли. Но люди их обожают. Вопрос – за что?» Баския писал картины в черном цвете. «Супер», – отзывался Уорхол, жалуясь на то, что Баския безостановочно твердил: «Ты меня используешь, ты меня используешь».
У Жан-Мишеля Баския телефон звонил каждые пятнадцать минут. «Мне это напомнило “Фабрику”. Жан-Мишель отвечает фразами наподобие: “Послушай, старина, почему ты не позвонил до того, как это произошло?” Какой-то тип, которому он отдал свои рисунки, в один прекрасный день, когда ему понадобились деньги, чтобы решить проблему с жильем, продал их за целое состояние – за 5000 долларов. Жан-Мишелю стало ясно, что, наверное, стоит открыть свое дело и что такое положение вещей перестало его забавлять. И вот, вы задаете себе вопрос: “Что же такое искусство?” Это то, что действительно исторгает ваша душа, или это всего лишь какой-нибудь продукт? Это очень сложно».
Увидел ли Уорхол в Баския того парня, каким был сам когда-то? Возможно, что нет: характеры Жан-Мишеля и Энди, их манеры существования очень различались. Однако бросается в глаза обоюдное сходство – понимание с полуслова и непреодолимое влечение друг к другу, а еще нежность. Любовников? Отцовская? Материнская? Многоопытного художника к начинающему художнику?
Как объяснить такой крик души, выплеснутый на бумагу 14 октября 1985 года: «О, как вчера вечером я начал скучать по Жан-Мишелю! Я позвонил ему, но он либо старался сохранить дистанцию, либо уже принял наркотик. Я сказал, что мне его очень не хватает. Он теперь часто встречается с Дженнифер Гуд[684]. Я представил, что когда они расстанутся, он снова будет свободен». Или такая запись, спустя шесть недель: «Жан-Мишель не звонил мне целый месяц, я вообразил, что на нем надо уже ставить жирный крест. Он летал на Гавайи и в Японию, но теперь он в Лос-Анджелесе, так что мог бы и позвонить. Возможно, он находится в стесненных обстоятельствах, возможно, уже не швыряет деньги в окно, как прежде».
Уравновешенный, пышущий здоровьем, абсолютно благополучный в повседневной жизни, Джулиан Шнабель излучал довольство самим собой, тем, что он делал, своим существованием и своими заработками. В своем «Дневнике» Уорхол посмеивался: «Я должен был пойти к Шнабелю. Он привел меня на 11-ю Западную улицу, в свою студию. Огромная, с балконом и антресолью. Очаровательные секретарши отвечают на телефонные звонки. Я поинтересовался, не ревнует ли Жаклин, и он ответил: “Обязательно нужно окружать себя молодыми девушками и парнями, которые будут работать на тебя”. Он продолжает делать картины с осколками от тарелок, и я полагаю, что эти произведения неплохо продаются. Он хватает телефонную трубку: “Дорого-о-о-о-й! Приходи немедля!” Это он – Аль Пачино, который отрывается от Дайан Китон[685] только для того, чтобы встретиться с ним. С ним! Или Дастин Хоффман. Секретари выпаливают ему скороговоркой: “Вы можете встретиться с вашим издателем в Random House в 2 часа 44 минуты и уйти в 3 часа 22 минуты или в 3 часа 46 минут и уйти в 4 часа 34 минуты”. Джулиан отвечает: “Мне подходит 2 часа 44 минуты”. Он рисует на превосходных японских блюдах, а затем их разбивает. Вывод: эта половина дня была самой претенциозной за все мое существование».
Тем не менее краем глаза Уорхол следил за Шнабелем. Никогда ничего не знаешь наверняка. Однажды, вместе с ним, он придумал «совсем другой образ», основанный на ложном впечатлении от него, и Джулиан Шнабель купил его…
Разумеется, Энди предпочитал живительное для него общество Кита Харинга и, в первую очередь, Баския – оторвавшейся от внешнего мира звезды, воплотившей в себе, возможно, именно то, что сам Уорхол так и не осмелился осуществить.
Сам он в этот период 1980-х годов не слишком обращал внимание на часто его посещавшую непонятную усталость. Его известность все еще держалась на высоком уровне, противостоя агрессивным выпадам, комьям грязи,
